— Я попробую, — неожиданно вырвалось у меня. — Попробую.

Виктор придумал мне роль в сценке про ВИЧ/СПИД: предложил сыграть селянку, которая скорбит по умершей. Мне следовало только плакать. Роль была небольшая, но исполнять ее мне понравилось. Мы прогнали сценку еще несколько раз, после чего Виктор нас отпустил. Я поблагодарила Мариату, помахала на прощание актерам и отправилась к своей палатке. Счастливой я себя не чувствовала, однако на душе определенно стало легче. Виктор не ошибся: притворные слезы в сценке облегчили мою боль.

В воскресенье я снова отправилась на репетицию, не объясняя родным, куда иду, — лишь предупредила, что вернусь позднее.

— Не волнуйтесь за меня! — крикнула я.

В следующие выходные снова была репетиция. Мы прогнали сценку несколько раз, пели и танцевали. Кое-кто из парней бил в барабаны. Даже без кистей они умудрялись стучать как ни в чем не бывало. Неожиданно для себя я стала раскачиваться в такт музыке и вместе с хором петь популярные песни на темне.

Когда мы закончили, настало время ужина. Домой я отправилась вместе с Виктором. Его палатка оказалась по пути, и он пригласил меня поужинать рисом с овощами, которые приготовила его жена.

— Меня изнасиловали, — шепотом призналась я посреди ужина.

— Знаю, — ответил Виктор.

— Может, мне сдать кровь на ВИЧ?

— Да, Мариату, это правильная мысль.

Я дрожала всем телом, когда лагерная медсестра кольнула меня иголкой, а потом наполнила пузырек моей кровью. Мне казалось, что за любым хорошим событием в моей жизни всенепременно следует плохое, и я боялась, что у меня найдут ВИЧ. Казалось, на мне лежит проклятие, и не зря: я убила Абдула своей нелюбовью и заслужила такую судьбу.

Мне вспомнилась обитательница лагеря, которая, по словам Виктора, страдала от СПИДа. Ее некогда крепкое тело наполовину истаяло, глаза запали, лицо и руки покрылись язвами. Поначалу она еще прогуливалась по лагерю с палочкой, а теперь обычно лежала у палатки на соломенной циновке, накрывшись тонким одеялом, и стонала. Я проходила мимо бедняжки по пути с репетиций.

Закрыв глаза, я молилась, совсем как в ту ночь, когда на Манарму напали мятежники. «О Аллах, знаю, я была плохой матерью. Знаю, я не заслужила милого малыша Абдула, поэтому ты забрал его у меня. Но прошу, пусть у меня не будет вируса, пожалуйста! Не хочу медленно умирать, как та женщина у нас в лагере. Ты ведь неспроста не дал мне погибнуть в Манарме. Обещаю, если убережешь меня от вируса, то отныне и до конца дней своих я буду добра ко всем и постараюсь думать только о хорошем».

Следующие несколько недель я провела как на иголках в ожидании результатов теста. Я старалась проявлять доброту, как и обещала Аллаху. Когда со мной заговаривали Адамсей, Фатмата, Абибату или Мари, я прилагала максимум усилий, чтобы слушать внимательно. Я помогала женщинам готовить ужин — приносила рис с рынка, мешала листья кас-савы, даже пыталась молоть рис и кассаву, хотя культи то и дело соскальзывали, когда пестик опускался в сосуд из выдолбленной тыквы.

За ужином я уступала свое место на камне Адамсей или другим родичам, а сама по-турецки садилась на землю. Мы все ели из одной большой тарелки, но теперь я дожидалась, когда поужинают все остальные, и только тогда начинала орудовать большой серебряной ложкой, прикрепленной к культе липучкой.

— Мариату, что с тобой? — однажды вечером спросил Мохамед.

— Ты же обычно первая на еду набрасываешься! — добавил Ибрагим со своей обычной кривой улыбкой.

— Ах, Мариату, ты наверняка чего-то от нас хочешь, — гнул свое Мохамед. — Наверное, чтобы мы свели тебя с Сори!

Мохамед и Ибрагим подружились с Сори несколько месяцев назад, вскоре после того, как тот перебрался в лагерь. Высокий и стройный, своей широкой улыбкой он очень напоминал Мохамеда.

— Нет, — спокойно ответила я, — ни с какими мальчиками я сходиться больше не желаю. С меня хватит. Просто вы все очень помогали мне с Абдулом, а теперь мне хочется отплатить вам.