— Банзай!

     Громкие крики японцев растворились в шуме криков нападающих. Близкие выстрелы из автоматов стали сильнее и были похожи на приглушенный рев.

     — Банзай!

     В затухающем свете пламени Нобуру видел, как его людиврезались в толпу атакующих азербайджанцев. Японцы бежали, стреляя на ходу. Нобуру увидел сверкание штыков. Пламя, как миниатюрное солнце, освещало двор. В первом ряду атакующих японцев Нобуру узнал полковника Такахару с самурайским мечом над головой. Острое лезвие меча отражало лучи света. Левой рукой Такахара стрелял из пистолета.

     — Банзай!

     Первые ряды нападающих начали отступать под неожиданным напором контратаки. Нобуру стрелял перед рядами своих солдат, стараясь им помочь. Он знал, что для него дни доблестных атак прошли. Но он решил, что будет делать то, на что он был способен.

     — Чертовы японцы, — услышал он слова, сказанные оставшимся в живых сержантом-южноафриканцем. Это было сказано не то с восхищением, не то с жалостью. — Они такие же сумасшедшие, как и местные жители.

     Нобуру увидел, как упавший азербайджанец неожиданно поднялся и выстрелил прямо в живот Такахары. Офицер пошатнулся. Нобуру показалось, что для Такахары было важнее удержать меч лезвием вверх, чем устоять на ногах. Не запачканное кровью лезвие меча ярко сверкало. Затем другой выстрел сбил Такахару с ног, и он упал на землю. Свет от лезвия меча задрожал и исчез среди трупов. Нобуру поднял автомат, чтобы выстрелить, но какой-то другой японец опередил его, проткнув штыком человека, застрелившего Такахару. Солдат, видимо, хорошо усвоил правила работы со штыком. После удара он наступил ногой на спину жертвы и выдернул штык.

     Сила атаки ослабевала. Во дворе осталось где-то около двух десятков японцев, которые стреляли через парадную площадь в сторону главных ворот и пролома в стене. Последние вспышки пламени помогали им. Нобуру вдруг понял, что он никогда не видел смерть такого большого количества людей с такого близкого расстояния. Огромная площадь между зданием штаба и главными воротами кишела ранеными, как змеиное гнездо. Но, приглядевшись, было видно, что вокруг раненых царило какое-то страшное спокойствие и ожидало момента, когда можно будет забрать их к себе навсегда. Из здания штаба можно было пройти к главным воротам, ступая с трупа на труп и ни разу даже не поставив ногу на бетон или булыжник.

     Голос по-японски приказал возвращаться к оборонительным сооружениям у здания штаба. По пути назад солдаты осматривали тела убитых, стараясь найти боеприпасы для продолжения боя. От запаха пороха, словно от сухого перца, першило в горле.

     — Боже, — произнес чей-то голос. Нобуру обернулся и увидел, что сержант, подносивший боеприпасы, склонившись, рассматривает огромную рану в голове своего товарища.

     Клоет зажег сигарету и протянул открытую пачку Нобуру.

     — Я не курю, — сказал Нобуру. Южноафриканец кивнул, как будто он это прекрасно понимал.

     — Отличная работа, — сказал Клоет. Он произнес эту фразу по-английски со своим жутким акцентом. — Я имею в виду ваших ребят.

     — Да.

     — Боже, у вас кровь хлещет, как из недорезанной свиньи.

     Нобуру не понял, в чем дело.

     — Сбоку, около виска, — сказал Клоет и поднял руку, чтобы показать, где находится рана. Его пальцы пропахли порохом.

     Нобуру в спомнил, как что-то ударило его в голову. И сейчас он почувствовал, как теплая кровь медленно течет из раны и, остывая, дальше по шее. Он мог даже не трогать рану рукой.

     — Ничего страшного, — сказал он.