— С одной стороны, мы должны как можно больше людей бросить в костер гитлеровской инквизиции, но, с другой стороны, мы должны показать всему миру, что значительная часть германского народа жаждет избавиться от ненавистного фюрера. Скажем, у фюрера все еще создается впечатление, что церковный клир то ли окончательно подавлен идеями нацизма, то ли остался в стороне от заговора. Так же как и ученое сообщество. Однако мы-то помним, что в мае сорок второго года уже упомянутый вами, господин премьер, пастор Дитрих Бонхеффер при поддержке доктора Ганса Шенфельда вновь попытался связаться с нашим правительством, используя в качестве посредника англиканского епископа Джорджа Беллу, с которым встретился в Стокгольме. Но дело даже не в этом, — поспешно добавил секретарь, уловив нервное движение Черчилля, которому хотелось сделать его доклад более лаконичным.

— А в чем же? — тактично, но тоже нетерпеливо спросил генерал.

— Самое важное заключается в том, что пастор Бонхеффер осчастливил Беллу довольно пространным списком наиболее влиятельных заговорщиков.

— Даже так?! — воспрял духом Черчилль, самодовольно переглядываясь с генералом О"Коннелом. — Мне приходилось слышать о «списке Бонхеффера», но…

— Припоминаю, что речь действительно шла о каком-то списке оппозиционеров, — поспешил подтвердить генерал О’Коннел. — Однако не я тогда принимал решения. К тому же никто не придавал тогда подобным спискам какого-то особого значения, — тотчас же оправдал он себя, премьера и всех, кто все же способен был «принимать в то время решения».

— Понятно, что этим внушительным списком Бонхеффер хотел убедить правительство Великобритании в реальности оппозиции, которую они представляют, — полностью реабилитировал генерала и всю военную разведку Черчилль. — Вопрос только в одном: — вновь вопросительно взглянул он на генерала, — где сейчас этот список?

— В моих руках он не побывал, — пожал тот плечами.

— В моих — тоже, — признался Черчилль. — Правда, кое-какие имена все же были названы, однако их перечень на «внушительный список» не тянет.

— Совершенно верно, сэр, — взял инициативу в свои руки Крите, — устно было названо лишь несколько имен. А сам список так и остался у епископа Беллы, потому что пастор-германец передал их епископу с жестким условием: тот ознакомит руководство Великобритании с полным перечнем имен участников заговора лишь в том случае, когда предварительно убедится, что ее правительство согласно поддержать германскую оппозицию и повести прямые переговоры с ее вдохновителями.

— Весьма предусмотрительно, — недовольно проворчал Черчилль. История со списками германцев-заговорщиков нравилась ему все меньше. Однако интереса к ней он все же не терял.

— Как вы знаете, сэр, — прямо обратился к нему секретарь, — епископу нетрудно было убедиться, что в то время в высоких правительственных кабинетах Лондона антигитлеровской оппозиции рассчитывать было не на что.

— Он все правильно понял, — проворчал Черчилль, хотя в душе понимал, что настоящему дипломату, как и политику высокого ранга, не пристало столь категорически отвергать подобные инициативы из лагеря противника. Но что сделано, то сделано.

— …И поскольку епископ под клятвой на Библии обещал, что в случае неудачи не обнародует этот список, то слово свое он сдержал.

— Не томите душу, Крите, — все же не удержался Черчилль. — Где сейчас этот список? В сейфе у епископа Беллы?

— Епископ уничтожил его, таковым было условие их договоренности.

Черчилль почувствовал себя так, словно над ним глупо подшутили. Лоб его побагровел, сигара в руке предательски задрожала. Еще мгновение — и он готов был взорваться грязевым гейзером негодования.

— Тогда о чем мы здесь говорим, Крите?! Что мы с генералом О’Коннелом выслушиваем, иезуитская ваша душа?!

И вот тут, склонив голову, личный секретарь премьера выдержал истинно монашескую паузу и, озарив себя иезуитской улыбкой покорной вежливости, поведал:

— Переданный германцем список епископ Белла действительно сжег. Однако, пытаясь, по понятным причинам, заручиться моей поддержкой, он вынужден был показать его. Ознакомиться со списком я мог всего лишь несколько минут, в присутствии епископа, тем не менее, запомнил, что в нем значилось тридцать семь фамилий. Двадцать шесть из них я затем сумел восстановить по памяти.

— Столько имен — по памяти?! — не мог скрыть своего удивления О’Коннел. — Жаль, что вы не связали свою судьбу с разведкой.