И дальше мы по цепочке признали поражение — физическое, но не духовное.
Падальщиков не сломить. Нам не нужны ни пули, ни автоматы, ни гранаты, чтобы доказать всему миру нашу исключительность, нашу избранность судьбой. Падальщики — это не отряды, не солдаты, не люди. Падальщики — это символ нового мира.
Затвор в моих руках заглох.
— Я пуст! — крикнул я и понял, что крикнул последним.
Остальные уже сидели, прижавшись к баррикадам, и ожидали окончания боя.
— Ну что ж, пожелай мне удачи! — закончил Легавый знаменитую песню Красной Звезды.
И бросил в противников последнюю гранату.
— Промокни, на растирай! — приказала Вьетнам, протягивая Жиже антисептические повязки, пропитанные сульфидом натрия, нейтрализующий хлорацетофенон. Мы сняли их с тех бойцов у двери, у которых противогазы позаимствовали, пока Жижа бесполезно корячилась на полу.
— Лучше? — спросил у нее Калеб.
Не спорю, досталось этой полубритоголовой нехило: красные глаза, разбухшая морда, кровь с подбородка капает, да еще воняет блевотой. Фу. Она промокнула повязками лицо, проморгалась раз тысячу и наконец соизволила снова присоединиться к отряду.
— Да, — прокряхтела Жижа.
— Видишь что-нибудь?
— Вон то чмо — Фунчоза, а этот красавчик — мой парень, — ответила она хрипло, потеребив Калеба за подбородок.
Ой ну прям умора, аж скулы сводит.
Я закатил глаза.
Когда Калеба назначили командиром, я стал закатывать их чаще, чем с Тесс. Та хоть и была подстилкой Триггера, но она раздражала меня не так сильно, как этот пиндос.
— Это все, кто остались?! — удивленно повторила она вопрос Вьетнама, оглядывая нас пятерых.
Стоны за воротами, непрекращающаяся стрельба, очередные взрывы, вонзающиеся в бронированные ворота пули. И крики, крики, крики. Несмолкающие крики солдат там за массивной металлической дверью отвечали на ее вопрос.