Но в тот момент, когда Лукас Джеймс Генри заворачивает за угол и скрывается из виду, я твердо знаю одну вещь. Одну-единственную вещь, которая дает мне слабый отсвет кванта надежды на то, что мы с ним еще увидимся.
Хотите знать, что это за вещь?
Люк, возможно, ушел, однако его толстовка по-прежнему осталась на мне.
Глава третья
Выждав, пока глаза привыкнут к пасмурному октябрьскому утру, я пытаюсь прочесть записку, не зажигая лампу. Не получается.
Я слышу, как мама ходит внизу, и знаю, что должна вставать.
Перекатываюсь на бок, вытаскиваю руку из нагретого кокона одеяла, зажигаю старинную лампу, которая, наверное, когда-то была для кого-то особенной.
Возможно, я даже знала бы ее историю, если бы помнила, что было вчера.
Перекатываюсь обратно на спину, подношу записку к самому носу и читаю.
Эта записка ничем не отличается от тех, что будут оставляться — мною или для меня — на моем ночном столике или где-то поблизости каждое утро, до конца моих дней. По крайней мере, тех дней, которые я могу вспомнить.
Я сажусь на кровати, убираю записку и откидываю с лица вздыбленные после сна морковно-рыжие волосы, чтобы посмотреть на часы.
6:44.
Пора шевелиться.