Мы говорили ещё о многом, близком искусству, – но я перейду теперь к тому моменту, когда два часа спустя, – мы подошли к театру Метастазио, на улице Паллакорда.

Маленький театрик, рассчитанный на несколько сот человек, ничем не выделялся ни снаружи, ни внутри… У входа висела большая афиша, на которой стояло следующее:

– Эй, кто-нибудь! – громко произнёс Терцини, когда мы по крохотной лестничке вошли за кулисы театра.

– Нет никого?! А? Чёрт возьми!.. Рафаэлло! Рафаэлло!

– Иду, синьор, сейчас, сейчас!.. – и из-за ряда спущенных декораций выскочила неуклюжая хромая фигура…

– Познакомьтесь, господа!.. Вот наш новый товарищ Грегорио… А это Рафаэлло – наш библиотекарь и костюмер!..

Мы раскланялись, пожали друг другу руку, и я сразу почувствовал симпатию к этому человеку, который дни и ночи проводил в театре, занимаясь всякими тряпками, книгами и бутафорией…

– Сегодня у нас идёт «Слуга двух господ», – где занята вся труппа, и всё уже готово… А вот через час соберётся наш кружок для уяснения завтрашней пьесы, которая есть всецело импровизация… И вот вы сегодня же увидите, как это делается. А пока пойдёмте, я вам покажу всю сцену, декорации и уборные.

Мы отправились всей компанией. Всё было просто, нарочито просто, хоть и театрально. Декорации, близкие к старинной комедии, т. е. больше всего построены на спущенном фоне.

Несколько позже собралась понемногу труппа. Все отнеслись ко мне тепло и сердечно и поразили меня дисциплиной. Как только Чиони попросил внимания, все тихо расселись кружком и, что называется, обратились в слух.

– Синьоры! Завтрашняя пьеса в масках! – медленно, но деловито говорил Терцини. – Кое-что из старого, кое-что из нового… Новое – это введение иностранцев, которых будет исполнять наш новый товарищ, который, будучи к тому же певцом, заменит нам Грациани… Теперь прошу внимания! Я прочитаю вам сценарий!

И слово за словом, он рассказал им содержание пьесы, причем выражалось оно так: «сцена происходит там-то», «на сцене такие-то». Одно лицо говорит о «том-то», «другое ему отвечает». «В антрактах такие-то лица проделывают те или иные «lazzi»»…

Каждое названное лицо принимает к сведению своё положение в пьесе, – и всё… Когда дело доходит до появления в интермедии иностранцев, Терцини оборачивается ко мне и любезно говорит:

– Вам я объясню подробнее потом! Но вы запомните, с кем имеете дело на сцене, как нужно с ними разговаривать и о чём!..

Так пробеседовали часа два, и разошлись. Вечером я заранее пришёл в театр, чтобы, пока ещё сам свободен, – рассмотреть публику…

Тут меня поразило следующее: здесь демосом являлись не только плебеи – мещане и рабочие, здесь в ложах сидела самая настоящая интеллигенция, которая тоже радовалась, что хоть несколько дней в году она получает настоящее удовольствие от истинного театра, а не от компании хорошо заведённых и мастерски сделанных манекенов…

Здесь были и взрослые, и дети; все приходили своевременно, шумно рассаживались по местам и, вслух прочитывая программу, восклицали: – «А! Терцини!.. Это будет здорово!.. А кто играет доктора?.. Бернарди?.. Ну, этот посмешит!..»

Предвкушая удовольствие, они осматривали друг друга, улыбались и, вместо наших салонных приветствий и разговоров, звучали простые тёплые слова:

– А, синьор Балла!.. Вот наконец приехали к нам весенние друзья! Насмеёмся теперь на весь год! Ха-ха!

И такие же ласково-радостные восклицания раздавались отовсюду.