Во всяком случае грозило бы большими потерями, если бы мы на виду у неприятеля строили укрепления и препятствия. Где бы неприятельские наблюдатели ни замечали движение, туда они направляли артиллерийский огонь. Самым лучшим казалось прятаться в высоких хлебах. Этим путем сохраняли много жизней, но могли потерять их еще больше от одного удара. Не только на передовых позициях работа была невелика, на задних она была еще меньше. Налицо были только отдельные части окопов, рассеянные опорные пункты. Войска на этих спокойных фронтах были поставлены в небольшом количестве, для окопных работ. Масса нам нужна была в другом месте — для больших боев.
8 августа мы были вынуждены поступить так же, как мы уже раньше поступали в таких угрожающих случаях. Первые успехи противника ведь не были для нас незнакомым явлением. Мы привыкли к ним со времени 1916–17 г. с Вердена, Арра, Витчеты, Камбре, и только недавно имели с этим дело у Суассона. Теперь положение было особенно серьезно. Широкое наступление танков продвинулось очень глубоко. Блиндированные автомобили быстрее, чем раньше, напали на штабы дивизий, разорвали телефонное сообщение с воюющими войсками. Высшее командование тем самым было отрезано; передовые линии остаются без приказаний. В этот день это особенно опасно, так как густой туман мешает всякому наблюдению. Пушки, обороняющие от танков, стреляют в направлении, откуда слышен шум мотора и стукотня цепей, но часто стальной колосс внезапно появляется с другой стороны. Разные слухи начинают распространяться на нашей боевой линии. Так утверждают, что английская кавалерия находится в тылу передовой немецкой пехоты. Начинает охватывать сомнение, покидаются позиции, с которых только что отражали неприятельские нападения, стараются уйти назад, чтобы найти утерянную связь. Фантазия рисует безумные картины и в них видит большую опасность.
Все, что здесь свершилось и что должно было стать нашим первым несчастием, по человечеству совершенно понятно. Старый опытный солдат остается спокойным в таких случаях; он не фантазирует, он размышляет. Но ведь таких солдат меньшинство, да и влияние их не везде господствующее. Обнаруживаются другие влияния. Неудовольствие и разочарование в близком конце войны испортило многих смелых солдат. На фронте — опасность, трудности сражения и усталость, а с родины — жалобы на действительную, а иногда и воображаемую нужду. В то же время неприятель говорит и пишет в своих листках, разбрасываемых с аэропланов, что он вовсе не хочет нам зла, если мы будем благоразумны и отдадим то или другое из завоеванного. Тогда все быстро пойдет на лад. И мы можем жить в мире, в вечном мире с народами. О мире внутри, на родине, позаботятся новые люди, новые правительства. Это будет благословенный мир после теперешней борьбы. Война, следовательно, совершенно бесцельна.
Такие листки читались и обсуждались. Солдат думает, что не все же врет неприятель. И он отравляется сам и отравляет других.
Наш приказ о контрнаступлении 8 августа не может быть теперь выполнен. Не хватает войска, не хватает орудий для подготовки такого наступления, уак как в местах прорыва почти все батареи потеряны. Надо привезти свежие пехотные и артиллерийские силы — и привезти их по железной дороге. Противник понимает, какое огромное значение в нашем положении имеют железные дороги. Далеко, в нашем тылу, стоит его тяжелая артиллерия. На некоторые железнодорожные пункты, как например, Перонна, от времени до времени бросают бомбы неприятельские аэропланы, летающие над городом и вокзалом. Если таким путем неприятель использует трудное положение в тылу нашей армии, то все же, к нашему счастью, он недооценивает всего размера своего первого тактического успеха. Он не продвигается до Соммы в тот же день, хотя с этой стороны мы не могли бы противопоставить ему значительных сил. За роковой первой частью дня 8 августа следует сравнительно спокойная вторая часть дня и еще более спокойная ночь. В продолжение ночи прибывают наши подкрепления.
Положение теперь слишком неблагоприятно, чтобы мы могли ожидать восстановления первоначального боевого фронта, как рассчитывали. Контрудар потребовал бы более длительной подготовки и более смелых войск, чем те, какими мы могли располагать утром 9 августа. Поэтому — нечего спешить. Нетерпение на боевом фронте переходит, однако, границы. Там боятся упустить благоприятный момент — и попадают в затруднительные положения. В результате часть новоприбывшей ценной и свежей пехотной силы гибнет в боях местного значения, не изменяя общего положения.
Наступление 8 августа было предпринято правым английским крылом. Французские войска участвовали в бою только небольшой частью. Можно было, однако, ожидать, что большие успехи англичан приведут теперь в движение и французские линии. Если бы французам удалось быстро продвинуться в направлении к Несль, то наше положение в выдвинутой к юго-западу дуге стало бы катастрофическим. Поэтому, мы отдаем приказ очистить наши передовые позиции юго-западнее Руайе и отступить в окрестности этого города.
Последствия 8 августа в продолжение боев на западе до конца сентября
В политическом значении нашего положения 8 августа я не сомневался. Наши бои с 15 июля до 4 августа могли бы рассматриваться за границей и на родине как результаты смелых, но неудачных операций, что бывает в каждой войне. Но наша неудача 8 августа представлялась всем, напротив, следствием обнаруженной нами слабости. Большая разница — отступить ли после наступления или быть побежденным в оборонительном бою. Число наших жертв, которое было опубликовано нашим противником, говорило красноречиво. Родина и союзники должны были пугливо к этому прислушиваться. Тем более мы считали своей задачей сохранять спокойствие и рассматривать события без самообольщения, но и без излишнего пессимизма.
Военное положение действительно стало серьезно. Правда, боевое положение могло быть восстановлено, потерянные орудия — возмещены, могли быть приведены новые силы. Но все же этим не уничтожалось впечатление от поражения. Нужно было ожидать, что неприятель, окрыленный своим большим успехом, предпримет теперь и в других местах подобные наступления. Он теперь убедился, что со времени 1917 г. в нашей системе обороны появились дефекты. Прежде всего в техническом отношении. Наши войска, в общем, мало отступали на линиях, завоеванных с 1918 г. В местности восточнее Амьена и в других местах фронта больше думали о продолжении наступления, чем о необходимости обороны. К этому надо добавить, что поведение большей части наших войск в боях должно было убедить неприятеля, что на наших оборонительных фронтах не везде царит стойкий дух сопротивления, как было в 1917 году. Наконец, враг с весны кое-чему научился у нас. В последних операциях он применил ту тактику, с помощью которой мы так часто основательно его побивали. Он напал на наши линии без длительной подготовки, он не старался также вбить клин в нашу оборону, но он озадачивал нас размахом нападения в ширину. Он отваживался применить теперь эту тактику, потому что узнал слабые пункты нашего оборонительного фронта. Если бы противник повторял эти наступления с одинаковой силой, то он мог бы при настоящем положении нашего войска рассчитывать постепенно сломить нашу сопротивляемость. С другой стороны, то обстоятельство, что враг и на этот раз не использовал своего успеха до конца, позволяло мне надеяться, что мы преодолеем дальнейшие кризисы.
С этими мыслями я намеревался 13 августа проехать в Спа на политический совет с правительством и высказать там свой взгляд на военное положение, а именно что оно серьезно, но что не следует забывать, что мы еще глубоко стоим на вражеской территории. Этот взгляд я в последующие дни высказал своему государю, причем в присутствии государя мне было предоставлено заключительное слово. Я ничего не мог добавить к мнению государственного канцлера, графа Гертлинга, что действительно официальные шаги к мирному предложению можно предпринять только после улучшения нашего тогдашнего военного положения. От этого положения зависело также достижение наших политических целей.
В середине августа я еще не думал, чтобы наступил момент для благоприятного окончания войны. Я определенно надеялся, что армия, вопреки отдельным эпизодам последнего боя, все-таки, в общем, в состоянии выдержать. Я также надеялся и на родину, что она будет иметь достаточно сил превозмочь и этот кризис. Я вполне сознавал величину тех жертв и лишений, которые eй пришлось и, может быть, еще придется перенести, но разве Франция, на чьей земле вот уже четыре года свирепствует война, страдает не больше? Во все это время падала ли она духом от какой-нибудь неудачи, отчаивалась ли она, когда наши гранаты попадали в ее столицу? Это, думал я, будет иметь в виду и моя родина, и останется стойкой, если только мы на фронте будем стойки. Если это удастся, то, по моему мнению, мы окажем влияние на наших союзников, Ведь их военная задача, поскольку она касается Австро-Венгрии и Болгарии, была легкой.
В этих моих соображениях забота о сохранении чести оружия не играла решающей роли. Наша армия за четыре года войны так хорошо поддерживала эту честь, что она не могла быть отнята у нее врагом, что бы ни случилось. В моих решениях и предложениях решающую роль играло единственно благо родины. Если мы победами на поле битвы не могли принудить врага дать нам такой мир, который бы окончательно обеспечил наше будущее, то мы все же могли по крайней мере ослабить силы врага. И в этом случае мы спасали положение.
Генерал Фош по окончании битвы на Марне в самом деле признал, что он снова потеряет все, если нашей армии будет дано время для отдыха. У меня было такое чувство, что неприятельское командование думало теперь все поставить на карту.
20 августа французы переходят в наступление между Уазой и Эной, в направлении к Шони Они отбрасывают нас в трехдневном бою снова к этому пункту. 21 августа и в следующие дни англичане расширяют свой наступательный фронт от 8 августа: на север и северо-запад до Бапома. Повторные нападения заставляют нас и здесь постепенно отступать, 26 августа англичане бросаются на наши позиции с двух сторон Арра в направлении к Камбре. Это удается, но наконец нападение задерживается. Тогда новый вражеский натиск 2 сентября обрушивается на наши линии на большой дороге Арра — Камбре и заставляет нас отступить по всему фронту. Для сохранения сил мы одновременно очищаем выдвинувшуюся за гору Кеммель и Мервиль дугу севернее Лис. Все это трудные задания, которые выполняются до первых недель сентября. Они не приносят ожидаемого облегчения. Противник всюду преследует нас, и напряжение продолжается.
12 сентября начинаются бои на спокойном до сих пор фронте юго-восточнее Вердена и у Pont à-Mousson. Совершенно непонятно, почему французы годами оставляли нас в этом треугольнике, который вклинивался в их фронт. Если бы они сокрушили его, то для нас кризис был бы неизбежен. Нас упрекнут, может быть, что мы заблаговременно не оставили этих позиций. Однако они серьезно стесняли свободу движения противника около Вердена и отрезали от него долину Мааса южнее крепости. Только в начале сентября, когда между Маасом и Мозелем началось оживление на вражеской стороне, решили мы очистить эту позицию и перейти на приготовленные уже основные позиции. Прежде чем кончилось передвижение, на нас напали французы и американцы и нанесли нам большое поражение.
В общем, нам удалось отстоять наш фронт. Распространение наступления противника на Шампань 26 сентября мало изменило положение от берега до Аргоннов. В тот же день американец вторгся в наши линии между Аргоннами и Маасом. В этом заключительном бою североамериканская сила впервые выступала как самостоятельная армия.
Однако наш западный фронт, хотя мы на нем и отступали несколько раз под натиском неприятеля, не был прорван. Он колебался, но не падал. Но в это время наш общий фронт постигла большая беда: пала Болгария.
Борьба наших союзников
Падение Болгарии