Она разделась прямо перед ним, словно он был пустым местом, демонстрируя таким образом свое презрение к нему.
Через полчаса она появилась из ванной, замотанная в казенные полотенца. Чемодан для тяжести был набит, в основном, балластом – газетами, банками с дешевой едой. Но там оказались и полезные вещи – бритва, крем для бритья, расческа, шампунь, зубная паста и две зубные щетки. Герни, полузакрыв глаза, лежал на одной из кроватей. Рейчел заняла другую. Горячая ванна расслабила ее, сняв напряжение. Она посмотрела на туалетные принадлежности, которые он разложил на столике между кроватями.
– Послушай, Саймон, в конце концов это не важно. – Он повернулся, и несколько минут они молча смотрели друг на друга, словно впервые признавая, что недоразумение, возникшее между ними, невозможно разрешить. – Я не хочу сказать, что теперь мы квиты, этим делу не поможешь.
– Ты права. – В его голосе не было агрессивности. – Мы оба рискуем, и тут не до честной игры.
Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Потом снова завернулась в полотенца, встала и подошла к столу, где оставила пальто. Порывшись в кармане, она достала несколько смятых банкнот.
– Я выиграла, – сказала она смеясь, – несколько фунтов. А ты?
Он покачал головой, затем вынул из кармана бумажник немца и бросил его на постель.
– В некотором роде. – Пока она мылась, он пересчитал деньги.
– Сколько?
Он предвидел такой вопрос.
– Достаточно, – ответил он, – для нескольких дней беззаботной жизни и покупки скромной, но приличной одежды.
Она сделала реверанс, на несколько дюймов приподняв край полотенца, чем заставила его улыбнуться: это означало некоторое перемирие.
Глава 21
На мальчике не было ничего, кроме синего атласного суспензория. Его гибкое, мускулистое тело покрывал тонкий слой масла. Он стоял на довольно высокой платформе, огороженной золотыми перекладинами. Когда зазвучала оглушительная пульсирующая музыка, он начал танцевать: его ягодицы сжались от напряжения, а кожа туго натянулась на узкой грудной клетке. Вокруг него плясали красные и зеленые пятна огней, которые сверкали на гладкой, упругой поверхности его живота, то и дело вспыхивая в такт сокращающимся брюшным мышцам.
Тот четверг, как показалось Бакройду, был наполнен какой-то странной, почти причудливой симметрией. Он проснулся рано утром в состоянии депрессии, которая сродни крайней раздражительности. Чувство безысходного горя должно было полностью парализовать его, но именно это душевное состояние располагало к активной деятельности, которая скорее напоминала бесцельную суету. Ему было хорошо знакомо это настроение, которое, как правило, предшествовало какому-нибудь нелепому или безрассудному поступку.
Он отправился к мессе, то ли просто из желания предпринять хоть что-нибудь, то ли все же стремясь очистить душу. В тот момент он еще не мог бы объяснить мотивации своих поступков, но позднее, когда вспомнил, какой был день недели, он понял свое состояние. С тех пор как Дэниел оставил его, многие вечера по четвергам он проводил в «Элисиуме». В этом гей-клубе, как всегда, было шумно и многолюдно. Вспыхивающие разноцветные огни освещали многочисленные пары танцующих и мальчика над их головами. В царившем полумраке казалось, что он парил в высоте, создавая иллюзию нереальности всего происходящего. Бакройд потягивал виски и смотрел на посетителей клуба, как праздный покупатель, рассматривающий витрины магазинов.
Все в этой жизни напоминало Бакройду ритуал. Священник взял облатку и положил ее на высунутый язык Бакройда. «Тело Господне», – произнес он заговорческим шепотом, после чего Бакройд вернулся к своей скамье, встал на колени, потом поднялся и сел, наблюдая, как паства покидает храм. В церкви воцарилась тишина. На неподвижном лице Девы застыло выражение бесконечного сострадания.
«Да благословенны будут кроткие и смиренные, – подумал Бакройд, – ибо они унаследуют то, что останется на земле».
Он знаком попросил повторить заказ и встретился глазами с человеком, который наблюдал за ним последние пятнадцать минут. Они улыбнулись друг другу, и Бакройд заказал ему выпить, после чего несколько секунд смотрел на танцующих. Когда он обернулся, человек поднял стакан, приветствуя его, и широко улыбнулся. Это служило прелюдией для дальнейшего, более тесного знакомства, сопровождаемого обычным, ничего не значащим разговором.
И здесь царили свои ритуалы.