Глава 35. Дорогая Мэрилин

125 дней спустя

Моя дорогая Мэрилин!

Я знаю, что нарушаю все правила, но я приближаюсь к концу нашей книги и не могу удержаться, чтобы не поговорить с тобой в последний раз. Ты поступила мудро, предложив написать эту книгу вместе… нет, нет, не так: ты не предложила, ты настояла, чтобы я отложил уже начатую книгу и вместо нее писал эту. Я благодарен тебе за настойчивость – этот проект помогает мне жить с тех самых пор, как сто двадцать пять дней назад ты умерла.

Конечно, ты помнишь, что мы писали главы по очереди, пока за две недели до Дня благодарения ты совсем не ослабла и не сказала, что заканчивать книгу мне придется самостоятельно. Вот уже четыре месяца я пишу ее один – по сути, только и делаю, что пишу, – и наконец приблизился к финалу. Я несколько недель крутился вокруг этой последней главы и убедился, что не могу закончить ее, не обратившись к тебе в последний раз.

Сколько из того, что я написал и собираюсь написать, ты уже знаешь? Мой зрелый, научный, рациональный ум уверен, что ничего – ноль, но мое сердце, мое нежное, плачущее, израненное, эмоциональное сердце хочет услышать, как ты говоришь: «Я знаю все, мой дорогой Ирв. Все это время я была рядом с тобой – каждый день, каждую минуту».

Мэрилин! В первую очередь я должен избавиться от мучительного чувства вины. Прости меня, пожалуйста, что я не смотрю на твой портрет чаще. Он стоит на нашей застекленной веранде, но… к моему стыду… я повернул его лицом к стене! Какое-то время он стоял правильно, но каждый раз, когда я видел твои прекрасные глаза, горе пронзало мое сердце, и я плакал. Сейчас, по прошествии четырех месяцев, моя боль только-только начинает утихать. Почти каждый день я на несколько минут переворачиваю твою фотографию и смотрю в твои глаза. Боль утихла, и теперь меня снова наполняет тепло любви. Потом я смотрю на другую твою фотографию, которую нашел совсем недавно. На этом снимке ты меня обнимаешь. Я закрываю глаза и переношусь в то счастливое время.

И еще одно признание: я ни разу не был на твоей могиле! Мне не хватило смелости: одна мысль о ней вызывает невыносимую боль. Зато дети ходят туда каждый раз, когда приезжают в Пало-Альто.

С тех пор как ты в последний раз видела нашу книгу, я написал еще сто страниц и сейчас работаю над заключительными абзацами. У меня не поднялась рука изменить или вычеркнуть ни одного написанного тобой слова, поэтому твои главы вычитывала Кейт, наш редактор. В конце я описываю твои последние недели, дни, даже твой последний вдох. Все это время я был рядом, держал тебя за руку. Потом я написал о твоих похоронах и обо всем, что случилось со мной с тех пор.

Когда тебя не стало, я погрузился в пучину беспросветной печали и скорби – да и как могло быть иначе, если я любил тебя с тех самых пор, как мы были подростками? Даже сейчас, когда я думаю о том, как мне повезло прожить свою жизнь с тобой, я сам себе не верю. Как это произошло? Как получилось, что самая умная, красивая и популярная девушка в нашей школе решилась связать свою судьбу со мной? Я слыл занудой и ботаником, играл в школьной команде по шахматам и, вероятно, был самым социально неуклюжим ребенком в мире! Ты любила Францию и французский язык, а я, как ты часто замечала, за всю жизнь не произнес правильно ни единого французского слова. Ты любила музыку и так красиво, грациозно танцевала, а я был напрочь лишен музыкального слуха: в начальной школе меня даже просили не петь на уроках музыки – я портил весь хор. Что же касается танцев, то, как тебе прекрасно известно, партнер из меня никудышный. И все же ты всегда говорила мне, что любишь меня и видишь во мне огромный потенциал. Я никогда, никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала. Слезы текут по моим щекам, когда я печатаю эти строки.

Последние четыре месяца без тебя были самыми тяжелыми в моей жизни. Несмотря на бесчисленные звонки и визиты наших детей и друзей, я был подавлен и чувствовал себя очень одиноким. Я медленно восстанавливался, пока три недели назад не продал твою машину. На следующее утро, увидев пустое место в нашем гараже, я пришел в отчаяние. Я был сломлен. Я связался с замечательным психотерапевтом и встречался с ней еженедельно. Она мне очень помогла, и я продолжу с ней работать.

Затем, примерно месяц назад, вспыхнула эпидемия коронавируса, поставив под угрозу весь мир. Ни с чем подобным мы раньше не сталкивались. В этот самый момент в США и почти во всех европейских странах, включая Францию, введен двадцатичетырехчасовой карантин. Это невероятно – все жители Нью-Йорка, парижане, немцы, итальянцы, испанцы должны оставаться в своих домах. Все, за исключением продовольственных магазинов и аптек, закрыто. Только представь – закрыт даже огромный Стэнфордский торговый центр! Елисейские поля в Париже и Бродвей в Нью-Йорке опустели. Вопреки всем мерам вирус распространяется, а вместе с ним и общий карантин. Вот заголовок в сегодняшнем выпуске «Нью-Йорк таймс»: Индия, день 1: Беспрецедентные меры – 1,3 млрд индийцев велено оставаться дома».

Я знаю, как бы ты переживала: видя, как наш мир рушится, ты бы постоянно волновалась за меня, за наших детей и наших друзей по всему миру. Я рад, что тебе не пришлось пройти через это: ты последовала совету Ницше – ты умерла вовремя!

Три недели назад, в самом начале эпидемии, наша дочь решила временно переехать ко мне. Как ты знаешь, Ив вот-вот выйдет на пенсию. Когда твои дети уходят на покой, ты понимаешь, как на самом деле стар. К счастью, в эти последние недели руководство разрешило ей работать из дома. Ив – настоящий подарок. Она заботится обо мне, и моя тревога и депрессия постепенно ослабевают. Думаю, она спасла мне жизнь. Она следит за тем, чтобы мы соблюдали все меры безопасности, и ни с кем не контактирует. Гуляя в нашем парке, мы надеваем маски, как и все сейчас, и старательно держимся на расстоянии двух метров от других людей. Вчера, впервые за целый месяц, я сел за руль. Мы поехали в Стэнфорд и прошли от Гуманитарного центра до Овала. Даже там было безлюдно, если не считать нескольких случайных прохожих. Все они были в масках и соблюдали дистанцию. Все пусто – книжный магазин, наш клуб, библиотеки. Я не видел ни одного студента – университет полностью закрыт.

За последние три недели никто, кроме Ив и меня, не входил в наш дом – абсолютно никто, даже Глория, наша домработница. Я буду продолжать платить Глории, пока она не сможет вернуться. То же самое с садовниками, которым правительство рекомендовало оставаться в своих домах и не выходить на работу. Люди моего возраста чрезвычайно уязвимы, и, возможно, я могу умереть от этого вируса, но сейчас, впервые с тех пор, как ты ушла, я думаю, что могу сказать: «Не беспокойся обо мне: я снова начинаю возвращаться к жизни». Ты здесь, со мной, все время.

Сколько раз, Мэрилин, я тщетно напрягаю память: пытаюсь вспомнить какого-то нашего знакомого, какое-то место, куда мы ездили, какую-то пьесу, которую мы смотрели, какой-то ресторан, в котором мы ужинали, но ничего не получается. Я не только потерял тебя, самого дорогого для меня человека, – вместе с тобой исчезла часть моего прошлого. Помнишь, я говорил, что, когда ты уйдешь, ты заберешь с собой большую часть моего прошлого? Мое предсказание сбылось. Например, на днях я вспомнил, как несколько лет назад мы ездили в какое-то уединенное место. Из книг я взял с собой только «Размышления Марка Аврелия» – чтобы уж точно прочесть их целиком. Помню, как я читал, перечитывал и смаковал каждое слово. Но куда мы ездили? Этого я не могу вспомнить. На какой-то остров? В Мексику? Куда? Конечно, это не важно, но все же неприятно думать, что такие чудесные воспоминания исчезают навсегда. Помнишь все те отрывки, которые я тебе читал? Помнишь, я говорил, что, когда ты умрешь, ты заберешь с собой большую часть моего прошлого? Так и случилось.

Другой пример: как-то вечером я перечитывал «Проклятие венгерского кота», заключительный рассказ в моей книге «Мамочка и смысл жизни». Ты, наверное, помнишь, что главный герой этой истории – говорящий венгерский кот, который с ужасом осознает, что приближается к концу своей девятой и последней жизни. Пожалуй, это самый причудливый и странный рассказ в моей писательской биографии, но я понятия не имею, откуда в моей жизни, в моей памяти взялась эта история. Что навеяло ее? Может, это было как-то связано с моим венгерским другом Бобом Бергером? Я представляю, как спрашиваю тебя о том, что вдохновило меня написать эту необычную историю – в конце концов, кто еще писал о психотерапевте, работающем с венгерской говорящей кошкой? Не сомневаюсь, ты помнишь, как родился этот рассказ. Сколько раз, Мэрилин, я тщетно пытаюсь вспомнить… Я не только потерял тебя, самого дорогого человека на свете, – вместе с тобой исчезла часть моего мира.

Я уверен, что приближаюсь к концу своей жизни, и все же, как ни странно, мысль о смерти почти не тревожит меня. Я ощущаю необычное душевное спокойствие. Думая о смерти, я думаю о «воссоединении с Мэрилин». Возможно, не следует подвергать сомнению идею, которая проливает столь целительный бальзам на мою душу, но я – скептик, и ничего с этим не поделаешь. Если уж на то пошло, что на самом деле означает воссоединение с Мэрилин?

Помнишь, однажды я сказал, что мечтаю быть похороненным с тобой в одном гробу? Ты возразила, что за годы работы над книгой об американских кладбищах ни разу не слышала о гробе на двоих. Для меня это не имело значения: я сказал, что хочу лежать с тобой в одном гробу – мои кости рядом с твоими костями, мой череп рядом с твоим черепом. Эта мысль успокаивала меня. Да, да, конечно, разум подсказывает мне, что нас с тобой там не будет: то, что остается, – лишь мертвая, бездушная, разлагающаяся плоть и кости.

И все же идея, а вовсе не реальность, дарует утешение. Я, ярый материалист, заглушаю голос разума и беззастенчиво лелею совершенно фантастическую мысль, что общий гроб может спасти нас от вечной разлуки.