Я начинаю ругать себя. В конце концов, я работал со столькими людьми, потерявшими близких, и подавляющее большинство из них пережили то же, что я переживаю сейчас. Да, без сомнения: в глубине души я считаю, что мне тяжелее, чем им. Я постоянно подчеркиваю уникальность моей ситуации – я слишком долго и сильно любил свою жену.

По опыту я знаю, что восстановление происходит медленно – обычно это занимает от одного до двух лет, – но рано или поздно улучшение обязательно наступит. И все же я невольно саботирую любые попытки самоутешения, тут же сосредоточиваясь на многочисленных «отягчающих обстоятельствах» – моем возрасте, проблемах с памятью, нарушении равновесия, из-за которого мне трудно ходить без трости. Впрочем, я знаю, что ответить моему темному «я». «Ирв, господи, у тебя масса преимуществ! – говорю я себе. – Ты понимаешь, как работает разум, и много знаешь о преодолении болезненных моментов. У тебя отличная группа поддержки – четверо любящих детей и восемь внуков, ни один из которых не откажет тебе ни в чем. А сколько у тебя друзей! Твое материальное положение стабильно: ты можешь остаться в своем прекрасном доме или переехать в любой дом престарелых. А самое главное – ты, как и Мэрилин, ни о чем не жалеешь. Ты прожил долгую и счастливую жизнь. Ты добился гораздо больших успехов, чем мог себе представить. Ты помог многим пациентам, продал миллионы экземпляров своих книг, переведенных на тридцать языков, и каждый день получаешь десятки писем от поклонников».

«Так что, – говорю я себе, – хватит ныть. Почему ты преувеличиваешь свое отчаяние, Ирв? Это мольба о помощи? Или ты все еще пытаешься показать Мэрилин, как сильно ее любишь? Ей-богу, она уже это знает. От твоей печали ей только хуже». – «Да, да, – отвечаю я сам себе. – Я знаю, она не хочет, чтобы я впал в отчаяние, она хочет, чтобы я был счастлив. Она не хочет, чтобы я умер вместе с ней. Я не должен показывать свою боль. Пора взять себя в руки».

Повидать Мэрилин приходит столько друзей и знакомых, что я вынужден взять на себя обязанности хронометриста. Чтобы она не переутомилась, я стараюсь ограничивать визиты тридцатью минутами. Посетителей так много, что недавно моя дочь создала специальный сайт, на котором друзья Мэрилин могут узнать последние новости о ее состоянии.

Мэрилин не сдает позиций. Когда к нам на ужин приходят друзья, я не устаю ею восхищаться: она ведет оживленную беседу, искренне интересуется их жизнью и всячески старается, чтобы всем было весело. Я много работал со студентами и пациентами, но ее социальные навыки не имеют себе равных. Дети часто нас навещают и иногда остаются на ночь. Я всегда радуюсь их приезду: мы дискутируем, играем в шахматы или пинокль.

Но как бы я ни любил наших детей, я очень дорожу вечерами, которые мне удается провести наедине с Мэрилин. В течение нескольких месяцев я нес полную ответственность за наше питание: желудок Мэрилин чрезвычайно чувствителен, и каждый день она ест одну и ту же простую пищу – куриный бульон с рисом и морковью. Я готовлю себе простой ужин или заказываю из ресторана. Потом мы смотрим по телевизору новости: всякий раз Мэрилин говорит, что мечтает дожить до того счастливого дня, когда Трампу будет объявлен импичмент. После новостей мы часто смотрим какой-нибудь фильм. Правда, выбрать его – нелегкая задача, потому что у Мэрилин слишком хорошая память и пересматривать картины она не любит. Обычно мы смотрим только половину фильма, а вторую оставляем на следующий день.

Сегодня после ужина мы с удовольствием смотрим фильм «Мышьяк и старые кружева» с Кэри Грантом и Рэймондом Мэсси. Мы держимся за руки. Я не могу не прикасаться к ней. Отвернувшись от экрана, я с изумлением смотрю на Мэрилин и думаю о том, как мало у нас осталось времени. Я знаю… мы знаем… что она скоро умрет, скорее всего в течение ближайших четырех недель. Это кажется сюрреалистичным. Мы просто ждем, когда множественная миелома разрушит ее улыбку и тело. Я боюсь за нее и поражаюсь ее спокойствию и мужеству. Я ни разу не слышал, чтобы она говорила, что напугана или обескуражена своей болезнью.

Лично я прекрасно осознаю, что старею. Я часто путаюсь в расписании и смотрю не на ту страницу в своем ежедневнике. Например, сегодня я ждал, что пациентка придет в три, а она пришла в четыре. Я думал, что у нас запланирована конференция в Zoom, а она явилась лично. Я чувствую, что начинаю сдавать. Я чувствую себя беспомощным. За одним исключением: когда я консультирую, я будто вновь становлюсь прежним. Мне кажется, что каждому пациенту я даю нечто ценное, пусть даже у нас был всего один сеанс.

Мое чувство равновесия, моя способность ходить и моя память быстро ухудшаются. И вот теперь я впервые начинаю сомневаться, смогу ли я жить в этом доме один, без Мэрилин. Как жаль, что мы не можем умереть вместе. Где и как я буду жить, как я недавно узнал, наши дети обсуждают уже давно. На днях моя дочь Ив сказала, что хочет поменять газовую плиту на электрическую: она боится, что я случайно оставлю горелки включенными и сожгу дом. Мне не понравилось, что она обращалась со мной как с ребенком и принимала решения относительно моей кухни, но какая-то часть меня была с ней согласна. Когда она и все остальные мои дети говорят, что я не должен оставаться в доме один, я раздражаюсь и ощетиниваюсь – но не слишком сильно, потому что они правы. Проблема не в одиночестве, а в безопасности.

Я не заглядывал так глубоко в свое будущее и всерьез не думал о том, чтобы нанять кого-то жить со мной. Думаю, я воздерживаюсь от размышлений об этом, потому что считаю это предательством по отношению к Мэрилин. Я поговорил об этом с друзьями, и все они поддерживают мое желание остаться в доме, который я так люблю. Я жил и работал в этом районе много десятилетий, я окружен семьей и друзьями. В настоящее время я полон решимости остаться в своем доме. Я говорю себе, что благодаря моим друзьям и детям у меня будет компания три вечера в неделю, а остальное время я охотно побуду один.

В принципе я не очень общительный человек – эту роль в семье всегда выполняла моя жена. Я помню свою первую встречу с Мэрилин: я был подростком и играл с ребятами в боулинг (точнее, я делал ставки; у меня действительно была склонность к азартным играм – ее остатки сохранились до сих пор). Кто-то, не близкий друг и довольно сомнительный парень, предложил пойти на вечеринку к Мэрилин Кёник. Там было так людно, что войти можно было только через окно. Посреди битком набитой гостиной стояла Мэрилин и приветствовала гостей. Я бросил на нее один-единственный взгляд и стал протискиваться сквозь толпу, чтобы поздороваться. Это был в высшей степени необычный поступок с моей стороны: никогда ни до, ни после я не был так дерзок в обществе. Но это была любовь с первого взгляда! Я позвонил ей на следующий же вечер. До того дня я ни разу не звонил девушкам.

Когда я думаю о жизни без Мэрилин, меня охватывают печаль и тревога. Мой разум мыслит примитивно: как будто думать о будущем без Мэрилин – это предательство, вероломный поступок, который может ускорить ее смерть. «Предательство» – подходящее слово: когда я строю планы на жизнь после смерти Мэрилин, это похоже на предательство. Я должен думать о ней, о нашем прошлом, о нашем совместном настоящем, о нашем слишком коротком будущем.

Внезапно на меня нисходит озарение. Я пытаюсь представить, что было бы, если бы все было наоборот. Предположим, это я умираю, а Мэрилин с любовью заботится обо мне, как всегда. Предположим, я знаю, что мне осталось жить всего несколько недель. Стану ли я беспокоиться о том, как Мэрилин будет жить без меня? Безусловно! Я бы очень беспокоился о ней и от души желал бы ей счастья. Терапевтическая мысль. Я уже чувствую себя намного лучше.