Эдичка покосился на него с неодобрением:

– Именно. Вообще-то мексиканцы так никогда не поступают, но в ночных клубах, где я бываю, это уже стало традицией… Сейчас дам тебе попробовать.

– И не подумаю пробовать это червячное дерьмо! – строптиво заявил Шадура. Похоже, реплика про ночные клубы, где пропадает его дружок, пришлась ему не по душе.

– Сядь, – сказал Эдичка, похлопав ладонью по крышке стола перед собой. Тон его сделался повелительным. – Пей. – Он протянул депутату наполненный до краев бокал. – А потом… – Эдичка сноровисто надорвал пакетик и высыпал половину порошка себе на плечо, матово поблескивающее в темноте. – А потом попробуешь гусано. Тебе понравится, обещаю.

– Ну, раз обещаешь, то… ух-х!

Шадура резко выдохнул воздух и запрокинул стакан. Гульк… гульк… гульк… Некоторое время в кабинете раздавались только эти звуки, а потом словно заработал насос: это громко засопевший Шадура наклонился и потянулся губами к приманке.

– О! – изумленно воскликнул он, пробуя необычный вкус на языке.

– Ну как? – поинтересовался Эдичка с тревогой в голосе. – Понравилось?

– О, – повторил Шадура уже не так бодро, как в первый раз.

Как бы обдумывая ответ, он поднял взгляд к потолку, да так и застыл. Зрачки на его глазах отсутствовали напрочь. Два слепых бельма, которыми ни потолка толком не разглядишь, ни собутыльника.

Закончилась дегустация беспорядочным грохотом, которое устроило грузное Шадурино тело при падении с письменного стола. Сначала он ударился об пол головой, потом боком, а завершили перестук разбросанные как попало ноги. Словно барабанщик беспорядочную дробь выдал и тут же затаился в темноте, испугавшись шума, который наделал.

А сам депутат Шадура при этом даже не пикнул. Ничто его не волновало, ничто не беспокоило. В таком бесчувственном состоянии он не смог бы придумать даже самую простенькую поправку к Конституции, хотя в трезвом уме и здравой памяти был способен выдавать их десятками, манипулируя словами и знаками препинания с бойкостью заправского борзописца.

Эдичка наступил Шадуре на обслюнявленную щеку и подвигал обтянутой эластичным носком ногой, заставляя упавшую голову мотаться из стороны в сторону.

– Эй!.. Эй, очнись!.. Что с тобой?

Никакой реакции. Выждав еще пару минут, Эдичка брезгливо вытер подошву о подол депутатской рубахи, спрятал бутылку в портфель и принялся смахивать таинственную пыльцу на пол. Когда он перестал энергично дуть на свое голое плечо, у него потемнело в глазах и немного закружилась голова, но он не стал дожидаться, пока слабость пройдет, а деловито оделся и опять уселся в кресло. Экран включенного «Пентиума» высветил его лицо и растопыренные пальцы, выжидательно зависшие над клавиатурой. Чем-то Эдичка напоминал в этот момент вдохновенного композитора, приготовившегося взять вступительный аккорд своего нового опуса. Но тревожить клавиши не пришлось – нужный файл оказался подвешенным на «рабочем столе» компьютера. Убедившись в том, что файл содержит интересующие его сведения, Эдичка скачал его на специальную дискету с расширенной памятью и занялся составлением послания для Шадуры.

Очнувшийся депутат должен будет списать свою внезапную сонливость на злоупотребление спиртным, а не на подсунутый ему порошок. Сначала он баловался водочкой без закуски, потом хватил стакан крепчайшей текилы. Вот и результат – на полу валяется. Просто бесчувственное бревно какое-то, а не лидер парламентской фракции.

Эдичка насмешливо искривил губы. «Надо меньше пить, – нацарапал он на свободном пространстве бланка депутатского запроса. Подумав, добавил для убедительности: – Пить надо меньше». Получилось суховато. Что-то вроде черновика законопроекта, который никогда не будет принят на рассмотрение в Государственной думе. Эдичка дописал еще несколько фраз, бросил взгляд на часы и поспешно встал. Действие снотворного могло закончиться с минуты на минуту, а объясняться с очухавшимся Шадурой не было ни малейшего желания.

Шагая по длинному коридору к лифту, Эдичка заблаговременно приготовил для предъявления удостоверение помощника депутата. Оно было подлинным и обошлось в тысячу долларов. Высчитать чистый доход от этого приобретения не составляло ни малейшего труда. 100 000 – 1000 = 99 000.

Где еще, как не в политике, можно обеспечить себе прибыль в почти стократном размере?