В ответ некие горячие головы предложили расширить сеть передатчиков, глушащих вредные радиостанции, но Виктор предложил совсем другое. Даже сквозь вой и треск можно что-то расслышать, а если на этой же частоте ретранслировать другие радиостанции, причём неважно какие, можно те же голоса только с задержкой по времени в десяток секунд, и расслышать что там говорят, станет вообще невозможно. Кроме того, в Калининграде решили построить радиостанцию, для вещания на восточные страны, а в ГДР — большую станцию для окучивания западноевропейских слушателей.

Содержание передач было совершенно невинным. Какие-то рассказы, о бесплатной медицине, о длинных многодневных походах, по просторам СССР, о подготовке космических экспедиций, новости, интересные рассказы, музыка народов СССР, и так далее. Ничего крамольного или даже политического. И конечно повсеместно в Европе стали появляться передатчики — глушилки, о которых журналисты СССР тоже рассказывали в своих репортажах.

Эта идеологическая работа стоила стране совсем недорого, но она сразу поставила европейцев в позицию обороняющихся.

За время с шестидесятых годов по семидесятые произошли катастрофические изменения в идеологической работе, где стал царить формализм и враньё. А с фактическим перемещением партии на вторые роли в управлении государством возник некий вакуум, который нужно было заполнить. В результате не стали ничего особо придумывать, и в апреле семьдесят седьмого создали при министерстве культуры Управление Идеологии, и патриотического воспитания.

В Управление сразу предполагалось пригласить сотрудничать известных авторов, но с этим вдруг образовался какой-то затык. Люди разводили руками, и прятали глаза, когда их спрашивали о том, как прошёл разговор.

Выписав каждому разводящему по строгому выговору от министра, Виктор сам поехал разбираться с проблемой, сначала заехав к Михаилу Михайловичу Жванецкому, которого в прошлой жизни не жаловал за фактически открытую русофобию. Но в этой реальности приходилось строить дом из всего что под рукой, в том числе и дендрофекальных[31] материалов.

Жванецкий недавно переехал в Москву из Ленинграда, купив квартиру на Пионерских Прудах, и вместе с Карцевым и Ильченко готовил большую программу для театра Эрмитаж.

На репетиционной площадке, директор Жванецкого, Олег Сташкевич, попытался преградить путь, но только пересёкся взглядом с Николаевым, после чего утух, и куда-то делся.

Но Виктор не собирался хамить и шуметь, а в сопровождении всего одного человека, тихо прошёл в полутёмный зал, и так же тихо сел, собираясь дождаться перерыва.

В центре зала горела одинокая настольная лампа, освещая стол, перед человеком, который сидел спиной ко входу, а на неярко освещённой сцене стоял Виктор Ильченко, в несколько несуразном костюме с перекошенными плечами.

— Витя, ну что ты давишь тему, словно цадик на похоронах! — Возмущался Жванецкий. — Спокойнее, ну ровно как та тётка на складе, в порту, которая всё время что-то забывала[32].

Тут словно вывинтившись из темноты, за плечом Жванецкого возник его директор, что-то негромко сказал, и так же беззвучно канул в пустоту.

— Так. Рома, Витя, перерыв. — Михаил Михайлович привстал, и найдя гостя взглядом, не торопясь прошёл по ряду и пошёл к нему, а Виктор двинулся навстречу.

— Михаил Михайлович. — Виктор коротко поклонился, и поскольку тот не протянул руку для пожатия, не стал совать свою. — Рад случаю познакомиться с гениальным сатириком.

— А я вас знаю! — Жванецкий лукаво улыбнулся и протянул руку. — Вы же самый молодой статский генерал в истории империи.

— И очень надеюсь стать самым старым генералом в империи. — Виктор склонил голову и аккуратно пожал руку.

— Витя, Рома, идите сюда! — Крикнул Михаил Михайлович чуть отвернувшись в сторону сцены. — Настоящий герой Советского Союза!

Со сцены, вытирая пот платком, спустились известные юмористы лица, которых точно знала вся страна.

— О! — Роман Карцев ускорился и почти подбежал к Виктору. — Товарищ Николаев!

— Можно просто Витя, Роман Андреевич.