– Вы же в театре, мадемуазель, – сказал Вольф. – Как вы очутились здесь?..
Мессинг следил за лихорадочной путаницей ее мыслей. Через несколько мгновений ему стал ясен весь тайный механизм преступления.
Дочь и мачеха, оказывается, давно уже нашли общий язык. Обеих не устраивал тот скромный образ жизни, который вел Денадье и который вынуждены были вести с ним и они обе. Молодые женщины мечтали овладеть миллионами банкира и избрали показавшийся им наиболее легким и безопасным способ: довести старого и больного человека до сумасшествия. Для этого был сконструирован тайный механизм, приводивший в движение висевший в комнате Денадье портрет. Мессинг испытал истинное наслаждение, когда префект в эту же ночь по его телефонному вызову прислал полицейских и обе преступницы были арестованы.
…Этот случай интересен тем, что попавший Мессингу в руки бульварный роман, в котором излагалась эта захватывающая история, закончился в тот самый момент, когда поезд, жалобно вскрикнув и выпустив пар, остановился у перрона Нордбанхофа. Беспокойство не покидало Вольфа – он вновь оказался на земле, приютившей его в трудную минуту и подарившей столько испытаний.
Вольф отложил книжку, вышел из вагона и, не в силах двинуться дальше, некоторое время привыкал к Берлину.
Ночь была на исходе. Шел мелкий дождик. Впереди отчетливо вырисовывался зев подземного перехода. Его никто не встречал, и предчувствие беды резануло с такой внезапной силой, что он едва удержался, чтобы не броситься в вагон. Пусть паровоз унесет его куда угодно – в тупик, в депо, в Париж, к Денадье, к черту на кулички, только подальше от дождя, мокрой платформы Северного вокзала, Фридрихштрассе, Унтер ден Линден, Моабита. Спасаясь от нахлынувшего, Вольф подбросил монету. Загадал: орел – спешит в кассу, берет билет и в компании с какой-нибудь пестрой книженцией, в которой излагается история, сходная с приключениями господина Денадье, отправляется в Варшаву. Решка – с головой ныряет в подземный переход, выныривает на Фридрихштрассе, берет такси и едет в гостиницу, где его поджидают господа Кобак и Вайскруфт, сумевший договориться с Кобаком насчет распределения доходов за выступления Мессинга.
Выпал орел, но Вольф шагнул по направлению к подземному переходу.
Се человек.
Смутное знание предостерегало Мессинга: стоит только спуститься под землю, и он вновь окажется в пространстве, где война перманента, где царствуют «измы», где на человека смотрят как на жирафа, годного для изготовления бифштексов.
Прошлое с такой силой вновь вцепится в него, что никто, даже такой вундерман, как Вольф Мессинг, не смог бы предсказать, чем окончится эта поездка. То ли дело история господина Денадье. Райским уголком показалась Вольфу безыскусная буржуазная правда. Как хорошо, когда много икры, шума, брызг шампанского, ананасов в шампанском – это, должно быть, необычайно вкусно!
На первой ступеньке Мессинг невольно замешкался – сердце дрогнуло. Навстречу ему из тускло освещенного перехода поднимался железнодорожник. Его черная форма настораживала, однако пути назад не было – прошлое одержало верх, и Вольф шагнул в будущее.
В Германии о Мессинге забыли. Никто, включая самых пронырливых журналистов, не заинтересовался визитом медиума, чье имя когда-то гремело на всю Германию. Еще в Варшаве Кобак носился с идеей, что и в Германии Вольф должен позиционировать себя испытанным, обеспечивавшим доход в Польше брендом: «Вольф Мессинг, раввин с Гуры Кальвария, ученый каббалист и ясновидец. Раскрывает прошлое, предсказывает будущее, определяет характер!»
В гостинице он предложил Мессингу ознакомиться с эскизом афиши, с которого на Вольфа глянула жуткая, с крючковатым носом, рожа в чалме. Неуместность такого рода рекламного представления он почувствовал в полдень, повстречав на углу Фридрихштрассе и Унтер ден Линден грузовик, набитый одетыми в коричневые рубашки молодцами. На них были своеобразные кепи с пуговицами над козырьком, ремни портупеи пропущены под правыми погончиками рубашек, на воротниках петлицы в виде ромбов и квадратов. Передний держал знамя со свастикой. Другой, помоложе, стоявший у самого борта, заметив Мессинга, плюнул в его сторону.
Спустя годы готов сознаться – попал.
Пришлось срочно менять афиши – в Германии тридцать первого года евреи, тем более раввины, были не в чести. Дело даже не в молодчиках, а во вполне практическом соображении – каждый купленный билет мог оказаться политической отметиной, свидетельствующей о личных пристрастиях зрителя. Вольфу очень не хотелось подводить своих поклонников. Такие тонкости были недоступны Кобаку, так что Мессингу пришлось немного покапризничать. Звезды нередко пользуются этим приемом, чтобы добиться своего.
У Вольфа не было выбора, как только вернуться к старому проверенному образу таинственного мага Вольфа Мессинга, прикрывавшего на рисунке нижнюю часть лица краем пелерины.
Очень таинственно!
Вайскруфт оказался прав – в Германии действительно забыли о Мессинге, о двадцать первом годе. Компартия превратилась в легальную парламентскую силу, как, впрочем, и нацисты, получившие на выборах 1931 года более сотни мест в рейхстаге[36]. Казалось, все, даже самые непримиримые радикалы, с необыкновенным рвением принялись играть в демократию. Кризис ослабевал, таял дух безнадежности, поразивший Германию во времена Великой депрессии. На свет вновь выполз роковой вопрос: что дальше и как это «дальше» соотносится с «национальной идеей», о которой так много говорили в те дни? Где искать ее? Значительная часть общественности с надеждой обратилась к историческим ценностям, к «наследию предков». Некоторые даже поговаривали, что предки современных немцев явились в Европу вовсе не из азиатских степей, а из неведомой, таинственно сгинувшей страны Туле[37]. Другие, особенно творческая интеллигенция, настаивали на обобществлении средств производства. Понятно, что в такой атмосфере объявить себя «раввином из Гуры Кальварии» значило встать на чью-либо сторону, а это грозило гастролям финансовым крахом.
По привычке Мессинг первым делом ознакомился с творчеством конкурентов, среди которых особо выделялся Эрих Ян Ганусен. К сожалению, этот одаренный маг не брезговал прибегать к самым дешевым мистическим упражнениям и сомнительным, на уровне обывательских догадок, прозрениям, правда, делал он это искусно и артистично. Но главный акцент он делал на антураж – музыку, многочисленную подтанцовку и эффектные жесты. Его представления, скорее, напоминали эстрадные шоу, чем жанр психологических опытов, рассчитанных на увлекательное для разума знакомство с непознанным.
На сцене Ганусен появился под ликующие, можно сказать, разухабистые, звуки джаз-банды в окружении полуголых танцовщиц, выделывавших ногами такие па, которые не снились Гюнтеру Шуббелю. Сексуальный привкус резко менял обстановку в зале и настраивал публику на дружеское знакомство с запредельным, которое тоже не прочь повеселиться, поглазеть на полуголых красоток, не брезгующим воспользоваться механическими эффектами.