— Живой! Спасибо, Господи!

Голос из темноты иронично отозвался:

— Меня ты должна благодарить! Я мог перерезать твоему псу горло!

Спорить с ним она сочла ниже своего достоинства. Человек, затаившийся во мраке, уже не казался ей таким уж опасным, и по годам они, скорее всего, ровесники. Сейчас он явно бравировал, судя по его тону. А еще он тоже оказался любопытным — зажег свечу.

Увидев сидящую на соломе Клер, он восторженно присвистнул. Девушка держала окровавленную голову пса на коленях. Расстегнутый ворот приоткрывал шею и верх грудей, маленьких и круглых, в свете свечи кожа казалась золотой, а губы — ярко-алыми. Он подошел, по-прежнему с ножом в руке.

— Надо же, а ты хорошенькая! Ладная девчонка, фигуристая!

Клер не смела на него взглянуть. Она сосредоточилась на ране на голове Соважона, которая, к счастью, оказалась неглубокой. Наконец она медленно подняла на юношу свои черные глаза, сверкающие гневом.

— Зачем вы вообще его ударили? И почему тут прячетесь?

— Ты мне этот тон брось! — отвечал парень куда менее уверенно.

Клер пыталась рассмотреть своего обидчика. Лицо его скрывала темнота, зато такой костюм из бежевого тика она уже где-то видела… Заключенные в колонии для несовершеннолетних преступников, располагавшейся в соседней коммуне Ла-Куронн[12], носили такие, чтобы в случае побега их проще было обнаружить. Однажды они с отцом ездили на бумажную мельницу во Флёрак и видели, как на полях работают юные арестанты. Вид у них был жалкий, труд — тяжелый, с рассвета и до заката. Среди них много было подростков и даже детей. В душе у Клер тогда шевельнулась жалость, и она, конечно же, поделилась впечатлениями с Базилем.

Он объяснил, горько усмехаясь, что эти бедные дети попадают в колонию за пустяшные правонарушения. В большинстве случаев их самый тяжкий грех — кража еды, чтобы не умереть с голода.

— Ты… Ты сбежал из колонии в Ла-Куронн, да?

На «ты» она перешла спонтанно. Клер с детства много общалась с работниками мельницы и привыкла к фамильярности.

— Умная, догадалась! — воскликнул парень.

Но по тому, как он покосился на свою куртку, было ясно, что он встревожен.

— Жандармы меня уже дважды ловили, потому что я, осел, пошел на запад. Думал сесть на корабль в Ла-Рошели. Тогда б меня никто не поймал… А в этом бараке я искал еду и одежду. В таком виде далеко не уйдешь. Я уже все продумал. Отсижусь тут недели три. Если за это время меня не найдут, то поиски прекратятся. Конечно, если ты меня не сдашь!

— Я не из таких! — отрезала Клер, которая к этому моменту больше сочувствовала беглецу, чем его боялась.

Носовым платком она осторожно промакивала рану собаки.

— А ты любишь своего пса! Я не хотел ему навредить, но иначе он бы вцепился мне в горло. Выбора не было, пришлось ударить. И обо мне никто и никогда так не заботился. Даже мать. Хотя я ее не знал…

Юноша сел и снял картуз с недавно обритой головы — на ней еще не было даже ежика волос.