— Вы тоже это слышали? Проклятые волки совсем близко!

Ортанс, жена Колена Руа, владельца бумажной мельницы[2], в местном обиходе привычно именуемой Пастушьей, перекрестилась. Ее дочь Клер и племянница Бертий, сидевшие за столом друг напротив друга, навострили ушки. Девушки то и дело вздрагивали, но не от сквозняка, хотя из-под двери и тянуло ледяным холодом. Перекличка обложенной в ночи волчьей стаи кого угодно встревожит.

— На улице холодина! — сердито продолжала женщина, останавливаясь возле кухонной плиты. — Уже две недели морозы. Вот северный ветер и гонит зверье из леса, поближе к нашим домам.

Клер озадаченно посмотрела на мать. Ортанс Руа стояла неподвижно, на лбу у нее залегла глубокая морщина. Уже много лет суровое выражение не сходило с ее некогда миловидного лица. Даже в ясном взгляде серо-голубых глаз читалась какая-то потаенная горечь. Безукоризненно опрятная одежда — белоснежный накрахмаленный чепец, красный шейный платок, тяжелая юбка зеленой шерсти под широким фартуком из небеленого полотна — безжалостно подчеркивала усталость ее черт и нездоровую бледность.

— Мамочка, не волнуйся, мы ведь не держим овец! — постаралась успокоить ее Клер. — А три моих козочки в сарае, за крепкими стенами. Волкам до них не добраться!

Ортанс досадливо поморщилась, не уловив в голосе дочери насмешки. Примерилась, как бы половчее взять большую супницу, до времени стоявшую с краю на монументальной чугунной печке — чтобы не остыла. Приятно запахло горячим гусиным жиром и чесноком. Бертий Руа шевельнулась в своем кресле.

— Тетушка, не несите пока что супницу! С ужином можно подождать. Дядя Колен наверняка скоро придет. Он так любит ваше фасолевое рагу! Лучше сядем за стол все вместе.

— Ой! Слышите? — вскричала Клер, вскакивая со скамьи. — Стреляют!

— Облава, — прошептала Ортанс. — Только бы ни с кем из охотников не случилось беды… И ведь это все затеял мсье Жиро! У него, видите ли, две овечки пропали, и все мужчины деревни вынуждены идти охотиться на волков. Да еще в субботу вечером! Колен не умеет обращаться с оружием. Парни с мельницы пошли со всеми, но ему зачем было идти?

Клер усмехнулась про себя. Отец ее был человек добрый, мечтатель и все свои силы и умения отдавал работе. Невозможно было представить его идущим по волчьему следу с ружьем в руках. Но раз Эдуар Жиро, богатый фермер, державший в кулаке всю долину, прислал слугу с распоряжением всем молодым и здоровым парням с мельницы, включая владельца, явиться немедленно, делать нечего.

— А наш старичок Моиз? — спросила Бертий. — Он уже дома?

— Чертов пес! Чтоб ему провалиться! — воскликнула Ортанс. — Не желаю видеть его в доме. От него разит. Да еще еду таскать повадился!

Бертий пробормотала что-то извиняющимся тоном. Ей не хотелось сердить тетку. Три года назад родители девушки погибли при столкновении конного экипажа, в котором они все находились, с поездом. Бертий уцелела, однако ноги отказывались ей служить — превратились в объект стыда, который она тщательно прятала под юбки. Колен Руа, дядя по отцовской линии, приютил ее в своем доме, в долине реки О-Клер. «Теперь у нашей Клер появилась сестра!» — сказал он, улыбаясь сквозь слезы и думая о брате, столь безвременно почившем.

Ортанс в ответ промолчала, хотя содержать пятнадцатилетнюю калеку ее совершенно не прельщало. Иной раз она и суп племяннице наливала, недовольно морщась, и за эти три года ни разу не сказала ей доброго слова. И это при том, что не любить Бертий было невозможно. Клер ее обожала, и неизбежные заботы о калеке не вызывали у нее отвращения. Она помогала кузине мыться, одеваться. Вот и сейчас, пятясь потихоньку к двери, за нее заступилась:

— Мамочка, я согласна с Бертий. Обычно Моиз приходит за своей порцией супа. Что, если на него напали волки? Я так его люблю!

Клер сняла с вешалки накидку. Надела, поправила капюшон на длинных, ниже талии, темнокаштановых волосах. Настроена она была решительно. Щеки разрумянились, черные глаза сверкали, маленький нос задорно морщился. На ярких, как вишни, губах танцевала улыбка.