Но еще до того, как отель произвел фурор, он назывался просто «Ройял», а его кафе-мороженое прославилось лучшим пломбиром в окрестностях. И когда мы с мамой остановились там во время путешествия с целью заключить мир с Пэдди Костелло, Эв водила меня туда поесть мороженого что ни день. Это мой самый любимый отрезок той поездки, и с тех пор я питаю слабость к пломбиру.
Еще одна причина выбора «Тайгона» для рандеву в том, что мы с Джейсоном как-то обслуживали это заведение в неделю турнира по боксу пару лет назад, когда отель платил швейцарам за переработку вдвойне. Удивительно, сколько богатых белых пацанов воображают, что могут стать профессионалами оттого, что посмотрели поединок из первого ряда. Один парнишка даже нанес мне настоящий крюк правой, сломав себе пару пальцев. Джей хохотал до усрачки.
Так что мне известно о планировке отеля все, вплоть до расположения столиков в «Старбаксе», занявшем место кафе-мороженого.
«Ступай же мягче, ибо ты ступаешь на мои мечты», – как сказал однажды Боб Хоуп[83]. Руководство «Тайгона» не столько ступало по моим мечтам, сколько затоптало их насмерть своими подкованными ботинками.
По-моему, это был Боб Хоуп, а может, он перефразировал Бенни Хилла.
Я паркуюсь за пару кварталов от «Тайгона» на случай, если у них есть камеры, считывающие номера. Должен признать, я уже привязался к «кэдди», и всякий раз, когда думаю о старине Сломанном Орудии, на глаза мне наворачиваются слезы – слезы стараний удержаться от смеха. Я из кожи вон лез, стараясь почувствовать вину за случившееся с Руди Эл и О-Шиником, но как ни кручу события у себя в голове, а все выхожу чистым. Эти типы хотели прикончить меня за что-то известное им, к чему я не имел ни малейшего касательства. Сие есть вопиющее обсерание кармы, и космос с ними за это разобрался. Не могу дождаться узнать, что космос учинит с Пабло. Подумать только, этот хрен носит фенечки! Сожжением пары палочек благовоний ауру этого кобеля не отмоешь добела.
Вестибюль «Тайгона» набит даже в этот час утра. Уйма народу с отчаянием во взорах волокут ведра старбаксовского кофе к игральным автоматам. Я киваю швейцару в знак солидарности за фуфло, которое он наверняка вытерпит до окончания смены, а затем нахожу место лицом к дверям.
Будь кафе еще там, я бы, наверное, заказал пару порций мороженого в попытке подергать за пару-тройку ниточек ностальгии, но приходится удовлетвориться фраппучино – оно хотя бы выглядит по-летнему.
Вообще-то я не очень рассчитываю, что Эвелин появится, уж во всяком случае не в первый же день, и в двенадцать тридцать уже намечаю свой следующий шаг, когда – будь я неладен, если это не она проходит перед входом с Пабло, поддерживающим ее под локоток и делающим мелкие шажки с таким видом, будто он вовсе и не хладнокровный убийца.
Выглядит Эв хорошо. Снова другая прическа – пикси-боб с осенним мелированием (ПМ) и этими гипертрофированными золотистыми тонами, придающими ей вид очень богатого насекомого.
Едва минула неделя, как Эвелин выбралась из канавы, а уже брезгливо морщится при виде трехзвездочного «Тайгона». Она взмахом указывает на сиденье у лифта, которое Зеб назвал бы «банкеткой для бланкетки», а затем семенит ко мне, покачиваясь на высоких каблуках от джина, запахом которого она обдает меня, наклонившись для поцелуя.
– Какого черта мы тут делаем, Дэнни? – спрашивает она, садясь напротив и срывая поясок с фраппучино.
– Пломбир. Помнишь?
Выражение лица Эвелин становится еще брезгливее.
– А, ага. Супершпион Дэн.
Меня прошивает ледяная дрожь. Это не кончится слезами и объятьями.
Может, только слезами.
– Держу пари, ты гадаешь, зачем я вытащил тебя сегодня сюда. – Слова кажутся жалкими даже мне самому.
– Ага, типа того, – говорит Эвелин. – Я записалась на обертывание водорослями и даже не знаю, что это за чертовщина.