— Нет, не слыхала. Да и хозяин мой в летах был, не до девок ему. Сыновья подрастают, все заботы о них были.

Я краем глаза глянул на Андрея. Он поерзывал на лавке, снедаемый с трудом сдерживаемым нетерпением.

Я поднялся.

— Прости, боярыня, что в сей час скорбный потревожили тебя. Прощай.

Мы с Андреем откланялись, надели в сенях тулупы и вышли во двор. Слуга снял с лошадей заботливо наброшенные попоны. Мы взяли поводья, вывели лошадей со двора и поднялись в седла. Тронули лошадей.

— Боярин, брать его надо, брать немедля и — в подвал, в пыточную, — разом выдохнул мой молодой коллега по сыску.

— Ты о ком?

— Да о Морозове этом. Сам же слышал, что левша он.

Глаза Андрея азартно горели. Видимо, он почувствовал, что напал на след убийцы, и его распирала жажда немедленных, стремительных действий, предвкушение быстрого, громкого успеха. Да и у кого в такие годы не закружится голова? Лишь горький опыт неудач и трагических ошибок может отрезвить лихую голову, но этого опыта моему молодому помощнику еще долго надо набираться.

— Э, брат! Так не пойдет. А если он не виновен? Представь, что среди тех, кто во дворце был, еще левша найдется? Подозрение — даже скорее тень его — есть. Проверить сперва надо, когда был Морозов во дворце, когда ушел? Вот сам подумай — вдруг Морозов пришел во дворец утром и к обеду ушел, а боярина убили уже после. Вы же все суставы ему на дыбе вывернете, калекой сделаете, а он боярин боевой. Вдруг понапрасну обидите честного человека? Нет, время нужно, чтобы проверить все досконально и чтобы утвердиться — он. И тогда уже по Судебнику дело вершить.

— Долго и муторно, — пробурчал Андрей.

— Под пытками любой в чем хочешь сознается. Это не довод. Представь — на тебя подозрение в чем-либо падет, тебя на дыбу подвесят, а ты — ни сном ни духом. Хорошо, если после дыбы на плаху не ляжешь. Отпустят ежели увечным — руку никто не подаст, а и подаст — сам пожать не сможешь, суставы-то повывернут. Захочешь по нужде, гашник развязать не сможешь. Правда — она ведь не в силе, она в справедливости.

Андрей долго ехал молча.

— Вот разумен ты не по годам, боярин. Такое знаешь, что у пас в Разбойном приказе сроду не делали. Откуда сие у тебя? Али учили где?

— Было немного и давно, на чужбине.

— Эх, поработать бы с тобой! Ты не смотри, что я не боярин, не белая кость. Да, из поганого сословия, однако государю предан и учусь быстро. Грамоту вон — за год освоил, — не без гордости сообщил Андрей. — Сам Выродов говорит: «Учись, Андрей, далеко пойдешь, даже может — и до подьячего», — мечтательно вспоминал молодой сыщик, витая в мыслях где-то в облаках, в то время как тело подпрыгивало на жестком деревянном седле, в такт шагам лошади. Впрочем, как и мое, настрадавшееся в долгих переходах…

— Вот присматривайся, как другие работают, и учись. Только помни — это в бою врагов жалеть нельзя, а в приказе вокруг тебя все свои, русские. И прежде чем на пытки человека определить, ответь по совести — достаточно ли у тебя доказательств, что он виновен? Не будет ли совесть йотом мучить? И не придется ли на том свете, на Страшном суде отвечать?

— Чудно ты говоришь, боярин. Действуешь быстро, знаешь — что делать. Чую я — раскроешь убийство, хватка есть у тебя, а говоришь чудно, даже не верится, что не священник из церкви.

— Потому и говорю, что знаю жизнь. За каждым человеком семья его, род. Не только несправедливо обиженному, но и семье больно будет. При ошибке сыска честь фамилии посрамлена будет, звание опоганено, за родом позор потянется — разумеешь?

Долго ехали молча. Это хорошо, пусть задумается, Разбойный приказ — место жестокое, там легко душой очерстветь, на пытки и казнь за вину малую отправить или вовсе невиновного.