На какой-то момент Немитц почувствовал, что он заворожен всей этой мишурой, блеском, обилием света и монотонным жужжанием раззолоченных статистов. Но как только пропало наваждение, появились критические мысли.
Печально и даже в какой-то мере курьезно созерцать всю роскошь приема, когда память безжалостно подсказывает, что все это великолепие сияет в долг или в кредит, так как казна Блистательной порты еще со времен Крымской войны находится в состоянии беспросветного дефицита, возрастающего с годами. Кредиторы, вернее, их полномочные представители, находятся тут же, так как они ведают всеми доходами султанской казны и ревниво оберегают интересы своих хозяев, сидящих в Лондоне, Берлине, Вашингтоне, Вене, Париже и Санкт-Петербурге.
Все это было известно молодому мичману. Но он еще не знал продолжения этой печальной истории.
Если бы послы пассивно оберегали старые капитуляции, то были бы быстро оттерты. Вот почему все эти представители и главы миссий, вплоть до самого Вильгельма II, лично совершившего своеобразное паломничество к «святым местам» и дальше — в Багдад, вели упорную и ожесточенную борьбу за новые концессии: железнодорожные, портовые, пароходные, банковские и за удержание Проливов в сфере своего влияния. По той же причине военных мундиров на селямлике было не меньше дипломатических.
Обрюзгший султан Абдул-Хамид II, одна из самых мрачных личностей в истории, проследовал к трону. На какое-то время наступила тишина.
Министр двора совместно с дуайеном[27] возглавили церемониальное прохождение мимо кровавого падишаха, которого в душе презирали и ненавидели почти все из полномочных и чрезвычайных, сейчас сладко улыбающихся. Но огромная свита турецких сановников и пашей, размещенных в соответствии с их рангами по обе стороны престола, затрудняла наблюдение.
Разобраться в таком скоплении национальностей и рас, чинов и званий, форм и костюмов, в таком обилии ювелирных изделий, каждое из которых также имело свою степень и ранг, могли только специалисты, церемониймейстеры, посвятившие этому трудному делу много лет своей жизни.
По мере прохождения с протокольным поклоном и традиционной формулой поздравления главы миссий и посольств отходили и становились группами, наблюдая за другими, со злорадством отмечая ошибки и неловкости своих коллег.
С каждой минутой возрастала теснота, духота и бестолковость церемониала. Возобновилось приглушенное жужжание голосов, обменивающихся банальными фразами, приличествующими празднику, или анекдотами и последними сплетнями.
Знакомые секретари из немецкого посольства, ни на минуту не выпускавшие из виду Немитца, скользя несгибающимися ногами, раскланиваясь направо и налево, подвели, вернее, подтолкнули мичмана к группе, в центре которой стоял утомленный жизнью и сегодняшним парадом Адольф Герман граф Маршалл фон Биберштейн, уже пять лет представляющий на Босфоре особу своего монарха, неуравновешенного Гогенцоллерна. Представлял, все еще ожидая своего часа, хотя это было пустым мечтанием провинциального графа из Бадена, которого сбросили с поста статс-секретаря пруссаки, окружавшие Вильгельма II.
Итак, германский сановник, опытный дипломат шестидесяти лет, высокий и солидный, а против него — русский моряк двадцати лет от роду, худенький и невысокий, выполнявший свое первое дипломатическое поручение. Вокруг них плотная, защитная стена, состоящая почти целиком из немцев, допущенных на селямлик.
Сановник действительно мог ослепить количеством и блеском звезд и орденов (не считая двух лент) на камергерском мундире, причем три высших ордена и одна лента были пожалованы ему российским императором за сомнительные заслуги перед Россией в период заключения торговых соглашений в Берлине.
Майор Морген представил графу молодого офицера.
— Отлично! Так я и думал… Блондин, голубые глаза, выправка — типичный представитель нордической расы!
Немитц, который был напряжен до крайности, так как очень хотел казаться непринужденным, чуть не вспылил, настолько его задела высокомерная манера рассматривать собеседника, как породистую лошадь. Но не успел он раскрыть рта, как последовал вопрос:
— Вы, надеюсь, знаете, что в ваших жилах течет кровь рыцарей…
Маршалл не ждал ответа, так как не допускал никаких сомнений, а тем более возражений. Как-то странно вытягиваясь и выпячивая расшитую грудь, чтобы казаться еще более величественным, он продолжал:
— …кровь тех рыцарей, которые защищали родину, стоя на берегах Рейна. «Вахта на Рейне»! Это о нас, Биберштейнах, немецким народом сложены песни.
Глаза всех членов свиты восторженно сияли, с явным расчетом, что граф заметит наиболее ретивых патриотов.
— Приношу извинения, exzellenz, но если подобное родство существует, то, очевидно, оно очень отдаленное. Лично я узнал о такой версии здесь, в Константинополе.