– Вот и ладненько! – хмыкнул. – Я действительно отделяюсь от отца. Скоро мне в кормление будет выделен удел. Всё своё у меня должно быть – двор, дьяки, повара, прочая челядь, лошади. Пределы моих земель сам потом вызнай. Знаешь ведь где и как. Людишек подбери таких, чтобы добросовестно мне служили.

Попрощался с новым администратором. Устин вдруг сунулся в трапезную и объявил, что какой-то дьяк желает со мной говорить. Ага, полезли желающие новых чинов и наград! Дьяк обличьем был мне незнаком и явно не из числа путных. Пришёл ко мне просить не места, а с приглашением на ужин от боярина Чешка. Я поначалу хотел отказаться, комплексуя из-за внешнего вида, но до ужина ещё имелось достаточно времени для прихода лекаря. Хоть кто-то вспомнил об умирающем со скуки княжонке.

Ждан наконец-то привёл лекаря Саида и долго извинялся, стоя на коленях, что заставил господина ждать. Всё-таки холопы догадывались, что я их инсинуации слышал. Устраивать разборки с гадами при свидетелях не хотелось. Подал знак лекарю, чтобы подошёл ко мне. Саид поклонился с тем выразительным достоинством, которое отличает людей, владеющих важными знаниями. Он осмотрел моё лицо, зачем-то потрогав некоторые места. Затем молча вытащил из кожаной сумы круглую коробочку, выточенную из дерева. В ней оказалась остропахнущая мазь белого цвета. Поинтересовавшись побитостями в других местах, достал стеклянную бутылочку с прозрачной жидкостью. Мне было рекомендовано мазать больные места как можно чаще и принимать жидкое лекарство по одному глотку перед едой. Я попросил Саида снова меня загримировать. Не идти же в гости с побитым фейсом. Жаль, что сопровождать меня, кроме холопов, некому. Не просить же об этом одолжении лекаря.

Жильё боярина Данилы располагалось близко от дворца, чуть дальше хором боярина Морозова и церкви. Трястись снова в возке страшно не хотелось, но пришлось. Попадаться на глаза горожанам, а потом на язык, было гораздо неприятней. Их на площади перед дворцом было немало. Взял с собой ещё двоих конных гридей для статуса.

Вскоре я въезжал в открытые ворота усадьбы Чешков. Вылез с кряхтением из кабинки, как старый дед с откляченной задницей. Умнолицый боярин сам вышел встречать меня на крыльцо своих хором в сопровождении круглолицей красивой супружницы, подавшей мне с поклоном братину с хмельным мёдом. Выпил, поцеловался. Приятно!

Во внутренних помещениях повстречали молодого, изящного паренька, безбородого и с большими, чуть грустными глазами, заметно похожего на хозяина хором. При виде нас вошедших он вскочил и отвесил глубокий поклон. Сразу узнал одного из шайки скуластого.

– Сыне мой младшенький, Глебушко, – с теплотой отрекомендовал его боярин, – на лету вся ятит. Мнозе языцы владает. Добры приспешник[626] взрастае ми.

– Весь в тебя растёт, боярин, – согласился с ним.

Надеюсь, что меня, загримированного, он не узнал. Сам, наверное, шифруется перед отцом. Отхватил тогда от меня люлей. Не выдержал и улыбнулся ему. Глеб удивлённо вскинул бровь. Боярич не стал бы подчиняться простолюдину. Значит, в городе орудует шайка золотой молодёжи. Скучающие мажорики придумали обряжаться простолюдинами и устраивать драки с городскими пацанами.

В каждом доме свои порядки. Вступили в трапезную все вместе. Чета Чешков села во главе стола. Меня посадили по правую руку от хозяина. Возле матери присел Глеб. Пришли и заняли свои места за столом четверо служивших Даниле детей боярских, мужчин далеко не молодого возраста.

Холопы в расшитых рубахах подали первую перемену блюд, состоящую из жареных кур, начинённых кашами с кусочками репы. В стеклянных фужерах оказалось дорогущее бургундское вино. Боярин улыбнулся, видя мою реакцию, и подтвердил:

– Несмь коегождо сея званца[627] угощаю сей лепостью, а токмо воистину дублия[628]. Не мнил, иже ты тако преобразишься из чада полошна, тиха в мужа разумом обильна, речьми вместна.

Выпили за здоровье гостя, то бишь моё. Следующим тостом я предложил выпить за красоту боярыни Елены, напомнив сюжет из Троянской войны Гомера. Не знаю, попал ли я в струю традиций, но Даниле были приятны мои слова. Далее на столе появилась курячья уха с лапшой, затем пироги с потрохами куриными. Под каждое новое блюдо провозглашался какой-нибудь тост. Разговорились о древней истории, об Александре Македонском, о Пунических войнах. Я этими эпохами не особо интересовался, но кое-что помнил, чтобы поддержать разговор. Глеб пялился на меня с завистью. Я даже начал бояться, что он всё-таки признает во мне беглого холопа.

Мне был больше интересен средневековый период с рыцарями, турнирами и прекрасными дамами. Я мог по памяти продекламировать «Песнь о Роланде», но поэма была слишком длинна. Описал слушателям только самую суть произведения. Неужели Димон смог заучить где-то этот средневековой шедевр? Оказалось, я наделён скиллом помнить из своего времени любой текст, если хотя бы один раз его прочитал. Уфф, даже в пот бросило от этого открытия.

Боярин Данила прекрасно знал «Илиаду» Гомера, читал на языке оригинала «Божественную комедию» Данте и других итальянских авторов, что-то слышал из «Роланда» и был ошеломлён моими обширными знаниями в литературе.

Творческий вечер нужно было заканчивать. Боярин хотел остаться со мной наедине. Появились слуги с подносами, на которых располагался радующий глаз натюрморт с напитками, пирожками, фруктами и прочими сладостями – последний сладкий аккорд ужина. Домочадцы попрощались со мной и хозяином поклонами и вышли из трапезной.

– Благодарен вельми те за Варфоломея, – с улыбкой произнёс боярин. – Зрю, яко ты ялся из монастыря, Единца гнаша из доводных управцев. Речи теи вельми разумливы и вселадны. Князь к те сеи ушеса клонит. Воззрел ты неси по леты. Благочинно тя княже наш Юрие даровал княжество удельны. Рад есмь сему.

– Ты, боярин Данила, мне тоже сразу понравился. Многие люди хорошими словами о тебе отзываются. Говорят, что ты верен данному слову, – вежливо ответствовал ему.

– Правы[629] те мужи. Честь родша наипаче[630] дельма ми, – согласился вельможа. – Варфоломей дьяк друже ми со Звениграда. Тяжко ему на новой стезе. Пособи ему пред отичем в претыках[631] мочных.

– Ладно. Сколько смогу – помогу. Пусть тогда дьяк Варфоломей расследует все обстоятельства обвинения покойного Фокия Плесни и причастность к этому делу Морозова и Единца с их подручными. Дьяки, им пособляющие, пока что многие на своих местах остались.