Работа детским аниматором хоть и не приносила супердохода, но была единственным выходом из моего бедственного положения. Она позволяла быть все время с моей Улиточкой. Никто и заподозрить не мог, что в куче детворы совершенно бесплатно находится моя дочь. Мы приходили до того, как управляющий появлялся на работе, и уходили намного позже, чем он.

Как мамаше, не имеющей постоянной прописки в городе, садик мне никто не предоставит. И соответственно, чтобы найти другую работу, я должна куда-то на день пристраивать малышку. Родственников, горящих желанием помочь, мы не имеем. А уж про няню и вообще не может быть и речи.

Получается, моя минута торжества над прошлыми обидами обошлась мне слишком дорого. Я сглотнула комок, вставший в горле, и приказала себе достойно выйти из этого токсичного диалога. Будет повод собой гордиться. Я запомню это состояние и смогу его воспроизвести при встрече с очередным хамом или хамкой.

– Поздравляю. Спасибо за предложение. Но я как-нибудь сама.

Элька ехидно хмыкнула, и я поняла, что у нее в кармане припасен еще один козырь.

– Ну как знаешь…Кстати, твой Грин женится. Так что я не зря тебе говорила – не по Сеньке шапка!

Я выдавила еще одну натянутую улыбку и, собрав волю в кулак, почти непринужденно ответила:

– Не могу обсудить с тобой эту новость – мне работать нужно.

Я взяла мячик и на автопилоте пошла организовывать игру для тех, кому уже надоело ползать по канатам и горкам. Как же паршиво быть нищей! Вот сейчас бы самое время заехать в какой-нибудь пансионат, где домики разбросаны по лесу. Закрыться и реветь белугой, пока не выплеснется многолетняя боль. Реветь до икоты. До опухших глаз. До изнеможения.

Потом отлеживаться без сил. И главное – никого не видеть. Кто-то может пить, как не в себя. Кто-то крушить все подряд (если не жалко и есть деньги). Главное – чтобы не было свидетелей твоей боли и слабости.

Но одиночество – это непозволительная роскошь для большинства. И для меня. И для моей Булочки. Хотя нам жаловаться грех. Мы снимаем однушку еще не на самых куличках у рогатого. И даже недалеко от центра, где я работаю. Или скоро уже будет – работала?

И хоть моя единственная подруга меня во всем поддерживает, развешивать сопли и выливать на нее свои страдашки не хочется. Начнет квохтать, строить планы мести и жалеть. Чего мне совсем не хочется. Можно, конечно, попросить, чтоб она посидела с Ульянкой, а самой пойти в дальний угол парка и дать волю слезам… Но искать на свой зад приключения … такое себе. И даже по дороге домой я не могу поплакать – Улиточка испугается. Придется сцепить зубы, пережить эту ломку «всухую». Загнать боль в самый угол, в самый темный чулан души и не позволять ей высовываться. Все прошло. И это рано или поздно должно было случиться.

«Выдаю» последнего карапуза счастливой и довольной мамашке с кучей пакетов, выдавливаю дежурную улыбку и до боли закусываю губу, пытаясь удержать слезы.

– Мамуль! Кто-то книжку забыл…, – Улиточка делает паузу, давая понять, что сама все знает, но вдруг? – Мы же не можем взять ее себе?!

Дочка смотрит с сожалением на великолепно иллюстрированную, дорогую книгу.

Какая же она у меня умница! С того самого момента, когда начала сама, без моей руки топать ножками, она всегда знала, что чужое брать нельзя ни в коем случае. Только посмотрит на игрушку, которую отставил хозяин, занявшись другим делом, потом на меня.

– Нет, Уляшка! Это чужая игрушка.

И никаких «Хочу» и топаний ножкой. Мое сокровище.

Фух! Слезы моментально высохли, как капля дождя, случайно уронненная облаком над пустыней. Их высушила злость. На себя. На жизнь. Я не могу купить такую книжку, которая стоит нашего трехдневного бюджета.

– Ты ж моя умница! Завтра хозяин вернется и заберет, – успокаивающе улыбаюсь и прижимаю к себе дочку.