— Нет уж, это вы проваливайте из моего дома немедленно! И разбираться будем при всех!
— Мартин! — визжит моя жена.
Он высвобождается, ударом снизу отбив мои руки. Я не успеваю среагировать — хлоп! — и дверь закрыта. Я оборачиваюсь к старичку, тот поспешно пятится, хлопает своей дверью и запирается на два оборота. Подавив изумление, подыскиваю тон, подходящий для такой ситуации. Здравствуйте, месье Ренода, извините, я ваш новый сосед, мы еще не успели познакомиться. Он кричит из-за двери, чтобы я убирался вон, не то он вызовет полицию.
Я застываю в тишине лестничной клетки. Абсурдность ситуации обезоруживает. Как доказать очевидное, если все его отрицают, а тебе нечего им противопоставить, кроме своего честного слова? Я люблю мою жену, она любит меня, мы никогда не ссорились, по крайней мере при свидетелях, я изменил ей только раз за десять лет брака, да и то, так сказать, в рамках профессии, с коллегой на конгрессе ботаников, она об этом так и не узнала, мы с ней радовались предстоящей новой жизни в Париже — и что же все это значит? Я прихожу домой — и попадаю в объектив скрытой камеры? Я принимаюсь искать на площадке микрофоны, жучки, блики за зеркалом… Но кому я понадобился и почему Лиз с ними заодно?
Свет гаснет. Я обессиленно прислоняюсь к стене, перевожу дыхание. В горле ком, в голове пусто, под ложечкой противно сосет — этакая смесь страха и облегчения, которую испытываешь, когда дурное предчувствие сбывается. Как только я пришел в себя, я пытался дозвониться жене на мобильный — безуспешно. Меня не было неделю, а она не встревожилась, не заявила о моем исчезновении, не обратилась в полицию, хотя там ей сразу сообщили бы, в какой больнице я лежу в реанимации. И вот я вернулся, а она прикидывается чужой женой.
Я стою в потемках и гипнотизирую взглядом свою дверь: ну, откройся же, и пусть выйдет Лиз и с хохотом представит мне своего сообщника, и повиснет у меня на шее, и скажет: «С первым апреля!» Правда, сегодня 30 октября. И розыгрыши — это не в ее духе. Любовник, впрочем, тоже. Так я полагал всего пару минут назад. А теперь меня выкинули из дома, из семьи, и я больше ни в чем не могу быть уверен.
И вдруг мне все становится ясно, и я невольно расплываюсь в улыбке, до того это глупо. Да она же решила, что я ее бросил, вот так, под влиянием минуты, взял и сбежал с той блондинкой, что сидела у иллюминатора и строила мне глазки над Атлантикой, — я-то думал, Лиз ничего не заметила, она ведь приняла две таблетки снотворного и закрыла лицо маской… То-то мне показалось, что она странно себя вела, когда мы приземлились, но она всегда дуется, если видит рядом женщину моложе себя. Я пытался ее развеселить, когда мы выходили из аэропорта, она злобно фыркнула в ответ: «Главное — шито-крыто!» А когда я наклонился подобрать пояс ее плаща, хлопнула дверцей такси, да так, что прищемила мне руку.
— Послушай, это не то, что ты подумала… Я попал в аварию, три дня был в коме… осложнений не было, но меня хотели еще понаблюдать в больнице… Я пытаюсь тебе дозвониться, с тех пор как очнулся, у тебя что-то с мобильником… Открой же, слушай! Что за дела! Я еле живой, рука болит, мне надо принять душ и… Лиз! Да открой же, черт побери!
В ответ ни звука. За дверью гробовая тишина. Сколько ни вслушиваюсь, слышу только звук поднимающегося за моей спиной лифта. Начинаю колотить в дверь ногой.
— Прекрати ломать комедию! Мне не до шуток! Открой дверь сейчас же, или я ее вышибу! Слышишь?
Из лифта выскакивает здоровенный детина и сгребает меня в охапку.
— Спокойно!
— Отпустите меня!
— Все в порядке, месье Ренода, я его держу!
Звучно поворачивается ключ в замке у соседа. Дверь приоткрывается, и старый хрыч вопит:
— Какой смысл платить за домофон и охрану, если кто угодно может сюда прийти как к себе домой?
Кричу в ответ, что я и пришел
— Тихо! — рявкает детина, до хруста стискивая мои ребра.
Он благодарит соседа за сигнал и спрашивает, чего мне надо от месье Харриса.
— Да ведь это