— Всякое может быть.

В отсеке за экраном открывается дверь, и входит Джамиль в сопровождении охранника. Тот медленно расстегивает наручники и смотрит на нас.

— Привет, Хэнк, — говорю я.

— Привет, Радд, — отзывается тот. По словам Джамиля, он относится к хорошим охранникам. Думаю, что мои неплохие отношения с некоторыми тюремными охранниками можно занести в актив моей юридической практики. С некоторыми, но точно не со всеми.

— Не спешите, — говорит Хэнк и исчезает.

Продолжительность визита зависит только от него одного, и благодаря моему дружелюбию он не торопит. Но встречались и такие паскуды, которые сразу ограничивали время одним часом или просили сворачиваться побыстрее. Однако Хэнк не такой.

Джамиль смотрит на нас с улыбкой и говорит:

— Спасибо, что пришли.

— Привет, сын, — здоровается Напарник.

— Рад тебя видеть, Джамиль, — говорю я.

Он садится на пластиковый стул. Ростом он шесть футов пять дюймов, худой и весь как будто вытянутый. У Напарника же при росте шесть футов два дюйма плотное телосложение, и он выглядит крепышом. По его словам, мать Джамиля была высокой и худощавой. О ней уже много лет ничего не слышно — она просто исчезла в черной дыре уличной жизни. У нее есть брат, который играл в баскетбол в небольшом колледже, и Напарник всегда считал, что генами Джамиль пошел в ее родню. Уже в девятом классе он был ростом шесть футов три дюйма, и спортивные агенты, разыскивающие одаренную молодежь, уже начинали к нему присматриваться. Однако в какой-то момент он познакомился с марихуаной и кокаином и об игре больше не думал.

— Спасибо за деньги, — говорит он мне. Я посылаю ему сто долларов в месяц, на которые он может купить продукты в лавке и нужную мелочовку типа карандашей, бумаги, марок и безалкогольных напитков. Он купил вентилятор — в «Старине Роузберге» нет кондиционеров. В наших тюрьмах их вообще нет. Напарник тоже посылает ему деньги, хотя я понятия не имею сколько. Через пару месяцев после того, как он тут очутился, его камеру обыскали и в матраце нашли травку. Настучал осведомитель, и Джамиля на две недели заперли в одиночку. Думаю, что, если бы не экран, Напарник задушил бы сына собственными руками, но тот поклялся, что больше это никогда не повторится.

Мы говорим о его занятиях. Он ходит на коррекционные курсы, чтобы получить аттестат об окончании школы, но Напарника его успехи не впечатляют. Через несколько минут я прошу меня извинить и выхожу из комнаты. Отцу с сыном надо побыть вдвоем, для этого мы и приехали. По словам Напарника, их беседы носили эмоциональный характер. Он хотел втолковать сыну, что отец за него очень переживает и следит за ним со стороны. В «Старине Роузберге» полно банд, и Джамиль является легкой добычей. Тот клянется, что ни в чем не участвует, но Напарник ему не верит. Он хочет, чтобы его сын был в безопасности, и членство в банде нередко является наилучшей защитой. Но между бандами часто вспыхивают войны, процветает месть, что неизбежно порождает насилие. В прошлом году в «Старине Роузберге» были убиты семь заключенных. Но могло быть и хуже. Дальше по шоссе расположена федеральная тюрьма, и в ней происходит в среднем два убийства в месяц.

Я покупаю в автомате колу и присаживаюсь на пластиковый стул. Никаких других адвокатов сегодня нет, и все стулья свободны. Я открываю портфель и раскладываю бумаги на столе со старыми толстыми журналами. Появляется Хэнк и снова меня приветствует. Несколько минут мы болтаем, и я интересуюсь, как дела у сына Напарника.

— Нормально, — отвечает он, — ничего необычного. Выживает и по-прежнему здоров. Он здесь уже год и знает, что к чему. Правда, работать не хочет. Я устроил его в прачечную, но он продержался всего неделю. На занятия ходит, правда не на все.

— А банда?

— Не знаю, но я за ним присматриваю.

Через дверь в конце комнаты входит еще один охранник, и у Хэнка срочно появляются дела. Нельзя, чтобы видели, что он дружески общается с имеющим сомнительную репутацию адвокатом по уголовным делам. Я пытаюсь читать толстое дело, но не могу сосредоточиться. Подхожу к окну, из которого открывается вид на широкий двор, огороженный двойным рядом металлической сетки. Сотни заключенных в белых тюремных робах убивают здесь время под присмотром охранников на вышках.

Большинство из них — молодые чернокожие. Судя по срокам, совершили ненасильственные преступления, связанные с наркотиками. Средний срок отсидки — семь лет, и через три года шестьдесят процентов из них снова окажутся здесь.

А чему удивляться? Что их ждет на воле, что бы помешало им вернуться? Сейчас они — получившие срок преступники, и от этого клейма им уже никогда не избавиться. У них с самого начала карта легла не так, но теперь, когда они стали уголовниками, разве жизнь в свободном мире сделалась от этого лучше? Они — реальные жертвы наших войн. Войны с наркотиками, борьбы с преступностью. Побочные жертвы суровых законов, принятых жесткими политиками в последние сорок лет. В настоящее время в наших обветшавших тюрьмах содержится миллион молодых чернокожих мужчин, бьющих баклуши за счет налогоплательщиков.