Сантэн осмотрела салон, упорядоченные линии обстановки, взглянула на капризных нимф, поддерживавших бронзовые светильники, на рисунки Обри Бердслея, искусно выложенные на панелях из легкой древесины, и вспомнила, что декоратор с его длинными летящими волосами, декадентскими провалами глаз и лицом прекрасного, скучающего и циничного фавна вначале показался ей гомосексуалистом. Это первое впечатление оказалось весьма далеким от истины, что она с радостью поняла на круглой кровати, которую он установил в главной спальне вагона. Она улыбнулась воспоминанию и тут же сдержала улыбку, заметив, что Шаса наблюдает за ней.

– Знаешь, мама, иногда мне кажется, что я могу узнать, о чем ты думаешь, просто поглядев тебе в глаза.

Иногда он говорил ужасно обескураживающие вещи! Сантэн была уверена, что за последнюю неделю он подрос на дюйм.

– Очень надеюсь, что это только кажется. – Она вздрогнула. – Здесь холодно. – Декоратор за огромные деньги установил в салоне рефрижератор, охлаждавший воздух. – Выключи эту штуку.

Сантэн встала из-за стола и через стеклянную матовую дверь вышла на балкон вагона; ее окутал горячий воздух пустыни, ветер прижал юбку к узким мальчишеским бедрам. Она подняла лицо к солнцу и позволила ветру растрепать ее короткие кудри.

– Который час? – спросила она с закрытыми глазами и запрокинутым лицом. Шаса, вышедший вслед за ней, оперся на перила балкона и взглянул на свои наручные часы.

– Через десять минут пересечем реку Оранжевую, если машинист не выбился из расписания.

– Никогда не чувствую себя дома, пока не перееду Оранжевую.

Сантэн склонилась рядом с сыном и переплела пальцы с его пальцами.

Реку Оранжевую питают воды всей водосборной площади Южной Африки. Она начинается высоко в снежных горах Басутоленда и пробегает четырнадцать сотен миль по травянистому вельду и диким ущельям; в определенное время года она становится мелким ручьем, в другое – ревущим потоком, который приносит с наводнением плодородный шоколадный ил: не зря эту реку называют южным Нилом; она служит границей между Мысом Доброй Надежды и бывшей немецкой колонией Юго-Западная Африка.

Локомотив засвистел, включились тормоза, и вагон качнулся.

– Замедляем ход перед мостом.

Шаса высунулся с балкона, и Сантэн проглотила предупреждение, рвавшееся с губ.

«Прошу прощения, но нельзя вечно обращаться с ним, как с младенцем, хозяйка, – говорил ей Джок Мерфи. – Он теперь мужчина, а мужчине надо уметь рисковать».

Рельсы повернули к реке, и стал виден «даймлер», укрепленный на платформе сразу за локомотивом. Это была новая машина: Сантэн меняла их ежегодно, однако тоже желтая, как и все предыдущие, с черным капотом и черным кантом вокруг дверец. Поезд до Виндхука избавлял от утомительного путешествия по пустыне, но до шахты железная дорога не доходила.

– Вот он! – сказал Шаса. – Мост.

Стальные фермы моста казались тонкими и нематериальными, когда пересекали реку шириной в полмили, перепрыгивая с одной бетонной опоры к другой. Поезд въехал на мост, и стук колес изменился, мимо замелькали стальные балки, гудя, как оркестр.

– Алмазная река, – произнесла Сантэн, стоя плечом к плечу с Шасой и вглядываясь вниз, в коричневые, как кофе, воды, бурлящие у опор моста.

– А откуда пришли алмазы? – спросил Шаса. Он, конечно, знал ответ, но ему нравилось слушать ее рассказ.

– Река собирает их, извлекает из всех карманов, ущелий и трубок по всему течению. Она подбирает алмазы, которые выбросили из недр извержения вулканов в начале существования материка. Сотни миллионов лет она собирала эти алмазы и уносила к побережью. – Сантэн искоса взглянула на сына. – А почему они не стираются, как другие камни?