– Он наказан. Отец запрещает ему идти на Бал Весенних Листьев.

– Ясно, – Раймон стиснул зубы

Знал ли Белл, что внизу его будут ждать вампиры? В этом Раймон не сомневался. А мог ли он предположить, что извечные враги и захватчики не сожрут его с потрохами? Ответ на этот вопрос у Раймона тоже был.

Добравшись до своей спальни, расположенной по приказу Ингрид рядом с её собственной, Раймон не выдержал и упал на кровать. Он проспал почти сутки, не заметив, когда ушла Ингрид, и проснулся от того, что эльфийка трясла его за плечо – пора было отправляться на занятия.

Тем же днём Раймон услышал разговор прислуги о том, что «звери» выбрались и яма пуста.

Ингрид как и прежде не отходила от Раймона ни на шаг. Те две недели, когда она оказалась лишена своего вечного спутника, показались ей вечностью, но свою идею с вивернами она так и не оставила – и вскоре Тауфину пришлось подобрать детям ещё одного учителя. Белл презрительно прогуливал занятия по верховым полётам, в то время как Ингрид и Раймон предпочитали их всем другим наукам. Когда они научились управлять животными достаточно, чтобы не бояться упасть, то стали целыми днями пропадать в небе, обгоняя друг друга и спускаясь вниз только чтобы посмотреть на мелькающие вдалеке реки, башни и леса.

Шли годы, и в доме бессмертного владыки Тауфина ничего не менялось. Мальчики взрослели – но куда медленнее, чем их сверстники-люди. Ингрид взрослела вместе с ними.

Только теперь Раймон по-настоящему понял течение своей жизни, до сих пор казавшееся ему слишком медленным по сравнению с жизнью людской. Он постепенно забывал трущобы и подвалы Дорлифена, полностью погружаясь в мир полупрозрачных башен сумеречных эльфов. Их история становилась его историей, и только неизменные стычки с кузенами напоминали о том, что он – не один из них. К нему никогда не решались подходить в присутствии Ингрид, но стоило юной Хранительнице отойти хоть на шаг, как братья находили повод для ссоры. Но случалось подобное настолько редко, что Раймон мог спокойно не обращать на это внимания.

Он, наконец, почувствовал себя сыном могущественного и заботливого отца. Тауфин никогда не обходил его подарками или вниманием. Раймон занял место старшего, погибшего на границе сына Владыки, хотя сам и не знал о его существовании.

Глава 4. Долина цветов

С каждым годом взгляд Раймона становился всё задумчивее. Иногда ему казалось, что Ингрид отвечает ему такими же долгими задумчивыми взглядами – а потом полуэльф смеялся сам над собой, глядя в зеркало, с силой сдавливал слишком широкий подбородок, которому никогда не сравниться с точёными чертами истинных эльфов.

В глубине души Раймон знал, что даже будь он первым красавцем в окрестностях башни Синего Дракона, Ингрид никогда не стала бы принадлежать ему – между ними лежала пропасть. Хоть дом Синего Дракона и ослаб, первым принимая на себя удары Империи, он всё ещё оставался одним из древнейших среди сумеречных эльфов. Обыкновенные чистокровные эльфы не смели и взгляда поднять на то чудо, которое все свои дни проводило с ним, полукровкой.

Раймону оставалось лишь наслаждаться тем, что у него уже есть.

Время в доме сумеречных эльфов текло медленно и плавно – не в пример тому, как бежало оно в городе людей. Череда дней сливалась в один тягучий поток, накрывавший Раймона с головой и лишь изредка выбрасывавший на берег.

А Ингрид всё чаще пропускала занятия и всё дальше улетала от дома на отцовской виверне, неизбежно заставляя следовать за собой и Раймона.

– Посмотри, – сказала она как-то, когда они приземлились на вершине поросшего травой холма.

Ингрид ткнула пальцем вниз, в долину, покрытую ковром сиреневых и оранжевых цветов.

Раймон тоже спешился и замер ненадолго, любуясь стройной фигурой, одетой лучами закатного солнца. Ингрид казалась древним божеством в своей белоснежной мантии Хранительницы, с волосами, растрепавшимися под порывами небесного ветра.

Полуэльф и сам не заметил, как оказался в шаге от своей названной сестры. А очнувшись от дурмана, увидел, что его руки лежат на тонких плечах, и Ингрид послушно льнёт к его груди.

Секунду Раймон просто вдыхал запахи прижатого к нему тела – дорогих благовоний и дикой травы.