— Бабуль, потише, — поморщился Валерьян.

— Как чувствую себя? Да получше уже, получше. С утра сердце кололо, я валидолу под язык положила, и с тех пор как огурчик!

— Зелененький… — обреченно прошептал Валерьян и махнул Марине рукой, увлекая ее за собой дальше по коридору. Марина быстро прошла за ним следом, старушка ее даже не заметила. Может, она к тому же и слепая?

— Внучек, а чаек? — прогрохотало им вслед.

— Бабуль, я у себя попью! — дико проорал Валерьян, и старушка, все-таки расслышав, затихла.

После прихожей комната Валерьяна производила впечатление оазиса. Широкая тахта была покрыта пыльным зеленоватым покрывалом, письменный стол у окна завален книгами и конспектами в мягких, без обложек, тетрадках. На столе стояла лампа с прозрачным зеленоватым абажуром, не выключенная, похоже, со вчерашнего вечера. В дверном проеме виднелась потемневшая от времени круглая деревяшка турника. На стенах повсюду висели книжные полки. Над тахтой — картина, написанная яркой киноварью: странного вида кирпичный дом, пламенеющий в зареве заката, на удивление неуклюжий дом, правое крыло заметно меньше и ниже левого, под косыми окнами — заросли высокой, почти до середины окон, острой рыжей травы, на коньке крыши не то флюгер, не то живой журавль, тоже какой-то изломанный.

Самыми уютными в Валерьяновой комнате были оконные рамы и подоконник. Выкрашенные темно-коричневой масляной краской, издалека они казались некрашеными.

Люстра, вспыхнувшая под потолком, представляла собой старомодную плоскую тарелку, белую, в крупную серую сеточку. Сквозь сеточку проглядывали красные цветы — не то розы, не то гвоздики. С люстры свисал пыльный пластмассовый самолетик.

Обои в комнате были выгоревшие, когда-то, наверное, коричневые, в едва заметный серо-желтый цветочек.

— Присаживайтесь на тахту, чувствуйте себя как дома, а я за чаем сбегаю, ладушки? — суетился Валерьян.

— Может, вам помочь?

— Ну что вы, что вы, я сам! — Валерьян даже, кажется, слегка испугался. — Я быстро!

И стремглав выскочил. Он, видно, был смущен не меньше Марины, но изо всех сил старался это скрыть.

— Ну вот, — сказал Валерьян, появляясь минут через десять с пластиковым подносом, на котором стояли две большие, в прошлом белые фарфоровые кружки, маленький чайник для заварки с отбитой ручкой и круглая деревянная сахарница. Рядом лежала початая коробка шоколадных конфет-ассорти.

— Угощайтесь! Может, наконец познакомимся, а то как меня зовут, вы знаете, а как вас?..

— Марина, — сказала Марина и храбро пригубила чай. Изнутри чашка была совершенно бурой.

— Марина, а можно на «ты»?

— Конечно! — Марина даже рассмеялась. Ей вообще это казалось странным и непривычным. И как могло кому-то прийти в голову ее называть на «вы»?

Они молча принялись пить чай, уткнувшись каждый в свою чашку и ощущая неловкость. Наконец Марина набралась храбрости и задала вопрос, мучивший ее с тех пор, как они пришли:

— А где ваши… твои родители? Они отдельно живут?