— Да я–то понимаю… — вздохнула Татьянина дочь и произнесла совсем уж для нее обидную фразу: — Сколько себя помню, родители мои из–за этой самой свободы пресловутой всю жизнь друг другу попортили. Отец мой тоже все про свободу талдычил, а потом вообще свалил. И вроде любили друг друга безумно, а выходит, все зря. Так общего языка и не нашли…

 «Вот поганка какая, а?» — подумала про себя Татьяна, отчего кровь бросилась ей в лицо, будто пристыдил кто. – « Зачем с каждым встречным–поперечным родительский развод–то обсуждать? Тем более с этим мальчишкой–сопляком… Да еще и ночевала у него этой ночью… А мне сказала – к подруге пошла!» 

 Она, конечно же, давно знала, что отношения у ее дочери с этим странноватым пареньком далеко не платонические, но все же… Да и не нравился ей этот мальчишка совсем. Не простой какой–то. Не общительный в смысле. И взгляд у него всегда странный, будто сам в себя смотрит или думает о чем–то исключительно своем только, а разговор поддерживает так, приличия ради, механически произнося словно под фонограмму знакомые слова. А теперь, смотри–ка, еще и про свободу толковать начал! Нет–нет, надо в срочном порядке Ритку от него отваживать, не нужна ей такая история в жизни. Знает она, чем это свободолюбие заканчивается. Далеко с ним не уедешь. Нет, еще чего не хватало – сопляк совсем, а туда же – свобода выбора…

 Задумавшись, она еле успела отпрыгнуть от открывшейся неожиданно двери и сделала вид, будто очень внимательно, очень сосредоточенно роется в ящике стоящей в прихожей тумбочки, который был, к счастью, будто для нее специально и открыт. Перебирая суетливо старые квитанции и стараясь придать голосу нотки острой озабоченности, спросила на одном дыхании:

— Ритуль, вся обыскалась, а где счет за междугородку за прошлый месяц? Ты не видела случаем?

— Видела. Вот он.

 Рита протянула руку и, не поворачивая головы, достала нужную бумажку с полочки, куда по сложившейся годами традиции автоматически складывались все счета, и протянула ее матери, понимающе и грустно улыбнувшись. Обернувшись к стоящему в дверях ее комнаты Павлику, спросила таким же ровным голосом:

— Вы опять сегодня до ночи репетировать будете? 

— Не знаю, Марго. Конкурс уже через две недели, готовиться же надо…

— Кому готовиться–то? Эти козлы твои институтские сели тебе на шею и сидят. Одно только название, что группа! Слова твои, музыка твоя, вокал твой… На конкурс они с тобой выставились, смотрите–ка! Все кругом сплошные юные дарования! На чужом горбу проехаться …

— Ладно, не ворчи. Я позвоню. Жди. Сама не звони – отвлекать будешь. Ну все, пока…

 «Надо же, разговаривают так, будто меня здесь и нет!» — сердито подумала Татьяна, уходя на кухню. – «Совсем уже обнаглели! Ну, погоди, дочь, устрою я тебе сейчас семейно–гражданскую разборку…»

 В сердцах она почти кинула чайник на загоревшуюся веселыми синими язычками газовую конфорку, со звоном начала доставать с полки чайные чашки.

— Ритка, иди с матерью чаю попей! – крикнула в глубину квартиры Татьяна, как только за Павликом захлопнулась входная дверь. — Удели своей недостойной матери хоть пять минут внимания! Мать по тебе соскучиться уже успела, пока ты по чужим квартирам с мужиками шлялась!

— Ну чего ты орешь, как злая кондукторша? — нарисовалась в кухонном проеме улыбающаяся нахально, во все свои белые и ровные тридцать два зуба Ритка. – И чего это тебе в голову вдруг взбрело подслушивать? А? Вроде ты в таком безобразии раньше не замечена была…

 Ритка никогда не знала, любит ли она так уж безумно свою мать. Вот спроси ее – и не скажет. Зато знала совершенно точно, что может разругаться с ней всласть, а потом так же всласть и помириться. Да и ругань их всегда была какой–то игрушечной. Они могли наорать друг на друга страшно и обозвать друг друга просто бог знает как, но слова эти ругательные будто отскакивали от них, как горох, не задевая их нутра, будто играли они друг с другом в некую завлекательную игру или упражнялись в театральном каком действе, подзадоривая одна другую яростными, взаправдашними крикливыми репликами. И глядя на них посторонним, неискушенным глазом, могло показаться, что где–то там, в темном зале, сидит невидимый талантливый режиссер и одобрительно кивает им седой и умной головой: верю, мол, вам, девочки, верю…Давайте–давайте, молодцы, девочки…

— Ну, один–то раз в жизни можно и подслушать, чего уж… — махнула в Риткину сторону Татьяна широким жестом. – Зато сразу столько нового о себе, глядишь, узнала!

— Это ты про свой развод, что ли?

— Ритка, ну на фига это с каждым встречным–поперечным обсуждать, скажи? Да и развода еще никакого у нас не было. Просто отец твой с ума сходит. Не нравится ему, когда правду говорят.

— Какую такую правду, мам? Сдалась ему сто лет твоя правда! У него своя есть. Вот он ее и отстаивает. А Пашка, между прочим, никакой не встречный–поперечный, он мой друг!