Тем вечером, когда она ушла, я остался сидеть в одиночестве на кухне. Пил кофе, курил.

Дверь захлопнулась – и наши сердца накрыл занавес. Неизвестно, что скрывается за шторкой, но ясно одно: она не вернется.

Я вмял сигарету в пепельницу, допил кофе и отправился в кабинет. На массивном столе из вишневого дерева лежали непроверенные работы. В голове играла музыка, с ней переплетались мысли. Мысли кричали, что я не знаю, как жить дальше, – причудливая выходила песня. Они были правы: я не знал. Два года жизни просыпаться с любимым человеком, а потом сжимать воздух на холодной простыне – мне было страшно от осознания. До чертиков. Страх перемен или страх одиночества? Или страх потери собственного оазиса? Поделом. Здесь лишь моя вина.

Я работал учителем языка и литературы в школе, там же работала и Яна. В своих мечтах я был писателем: тиражи, чтения, преданная аудитория, – но в реальности все работы отправлялись в стол. Отдавая всю душу этим листам, я не был готов отдать кому-то сами листы.

Призрак славы, призрак любви, одиночества – все они стояли за моим плечом. Мне было холодно. Их руки касались меня, проходили насквозь. Им нужна была часть меня – тот самый кусок от знаменитого торта жизни. Но они не знали о том, что ни торта, ни жизни во мне уже нет. Там лишь пустота – выжженное поле; без цветов, живности и прочих напоминаний о возможности вдохнуть свободно. Я не боялся призраков – они боялись меня. По крайней мере, мне так думалось.

Что бы я не пытался сделать с собой, всегда терялся. Ты можешь прочитать сотни книг, послушать сотни советов, но пока ты сам не найдешь свою тропинку, тебе никто не поможет. Никогда. Я доверялся своей особой терапии: влить в себе как можно больше, чтоб память, захлебываясь, искала черный выход. Закрывался в комнате, крича что есть мочи. Был пьяным, грустным, злым – любым, лишь бы не собой. И понял истину: от себя не сбежишь.

Я решил сбежать от города.

Идея была замечательная. Все, что связывало меня с моим прошлым, – поражениями – находилось меж домов мегаполиса. Я продал дом – и уехал в город Д.

Разумеется, друзья не оценили этот поступок, но им пришлось принять мой выбор. Кто хочет смотреть на то, как его друг медленно – быстро? – скатывается вниз по лестнице? Кто хочет видеть после всего на его лице ушибы? Раны на сердце?

“Мне станет лучше. – говорил я. – Дайте время.”

Время потоком неслось вперед. Слово сдержал, но не полностью.

Уже спустя несколько недель смена обстановки дала о себе знать. Мое лицо больше не было похоже на помятую рубашку; походка вновь обрела уверенность. Работать устроился в местную школу – преподавал литературу.

Старые знакомые часто навещали меня. Я с радостью всех встречал, хоть это и было дуновение жизни, с которой я вряд ли был готов снова встретиться.

– Ну что, тебя уже можно поздравлять с выздоровлением? – сказал Денис на нашей последней встрече.

– Надеюсь, это навсегда; не ремиссия, – ответил я.

– Ремиссия до следующего разбитого сердца, дружище. Кстати, у тебя уже есть кто-нибудь на примете?

– Нет, не хочу больше связываться с отношениями на работе. Ни за что. Мне хватило. А кроме работы я нигде не появляюсь.

– Дурак ты.

– Может быть, может быть…

– Спрашивай уже, я же знаю, что ты хочешь.