И потому Берия должен был принять меры, исключающие возможность такой трактовки срыва сроков испытания, поскольку в конечном итоге и за разведку, и за соблюдение этих сроков он, Берия, отвечал перед Сталиным лично.
И это проясняет некоторые особенности содержания рассматриваемых документов. Берия начинает аппаратную интригу против Курчатова, но не с целью «убрать» его, а только с задачей переложить на его плечи бо́льший груз ответственности за срыв сроков.
Берия понимал, что у Сталина нет возможности заменить Курчатова в этой ситуации (бомба была «почти готова», а коней на переправе не меняют), но отвести от себя неизбежное раздражение вождя и направить его на Курчатова или кого-то другого из руководителей Атомного проекта он, конечно, хотел и мог попытаться это сделать.
И первым шагом в этой интриге представляется тот факт, что отчет Коваля, из которого очевидно, какие первоклассные материалы разведка представляет ученым, распространяется Берией среди всей руководящей верхушки советского атомного проекта и даже доводится до сведения генерал-лейтенанта П. В. Федотова, по сути не имеющего отношения к атомному проекту, но формально возглавляющего советскую разведку. В это время он – первый заместитель председателя КИ при МИД СССР, но именно в день подписания Берией своего распоряжения – 4 марта 1949 г. – Федотов выполняет функции председателя: В. М. Молотов освобожден от должности, а А. Я. Вышинский или Я. А. Малик еще не приступили к новым обязанностям. Этим и объясняется отмеченная выше странная адресация в распоряжении Берии.
Такая широкая адресация должна была быть и скрытым предупреждением Курчатову. Явно «угрожать» и «давить» на Курчатова в тот момент Лаврентий Павлович не хотел и не мог – в обстоятельствах весны 1949 г в интересах дела и личных интересах Берии Курчатов должен был быть ограждён от любых негативных факторов, отвлекающих его от работы над бомбой.
Но, тем не менее, для Берии было важным, чтобы Курчатов не забывал, насколько важными для проекта были материалы Коваля в 1945–1946 гг., и понимал, что теперь, после оглашения «в узком кругу» материалов отчёта Коваля, о значении этих материалов для развёртывания атомного проекта могут догадаться и некоторые другие «атомные генералы».
Так что винить в чем-то разведку в случае возможных «разборок наверху» Курчатову было бы просто глупо – это означало признание собственной недальновидности при экспертизе разведматериалов.
Терлецкий, как известно, ездил к Бору по заданию Берии с целью получения сведений об американской атомной бомбе. Что же существенного мог рассказать Бор, исходя из собственного опыта работы в Лос-Аламосе? Как считают А. В. Андреев и А. Б. Кожевников,
А ведь именно информация о нейтронном инициаторе, принципе его работы и конструкции – одна из важнейших в отчете Коваля. То, о чем мог рассказать, но умолчал Бор в ноябре 1945 г. в беседе с Терлецким, сообщил в Москву (в конечном счете, лично Курчатову!) в декабре 1945 г. Коваль! Удивительна эвереттическая синхронистичность этих двух событий – поездки Терлецкого и донесения Коваля.
Другие руководители подразделений Атомного проекта, ранее не знакомые с объемом и ценностью материалов отдела «С», на примере этого отчета могли увидеть масштаб и значимость материалов разведки.
Берия и Коваль
А какую роль отводил Берия в этой аппаратной интриге генералам Сазонову и Мешику? Первый был его помощником, и, если бы у Берии не было каких-то особых «видов» на его роль, он мог просто показать ему отчет Коваля и получить интересовавшие его комментарии в рабочем порядке, не обременяя ни себя, ни Сазонова письменным распоряжением. Вероятно, такой показ и беседа и произошли в период с 1 по 4 марта.
И здесь генерал Сазыкин, опытный бюрократ, бывший «в теме» атомных вопросов уже много лет (работал заместителем Судоплатова в отделе «С» с 27 сентября 1945 по 28 марта 1947 г.) мог вспомнить, что материалы по полонию и объекту в Дейтоне были получены от агента Дельмара в отделе «С» еще в декабре 1945 г. и феврале 1946 г.[161]
Вполне вероятно, что эти материалы, адресованные из ГРУ на имя Судоплатова, прошли именно через него. И, разумеется, они были переданы Курчатову.
Я думаю, что эта информация от Сазыкина вызвала желание Берии поближе познакомиться с источником столь важной для атомного проекта информации. И полагаю, что Берия вызвал Дельмара-Коваля для личной беседы.
Это чисто эвереттическое утверждение. В ходе моих бесед с родственниками Жоржа я специально спрашивал – как Жорж относился к Берии? Что говорили об этом «в семье»? За годы совместной жизни какие-то «проговорки», «намёки» и т. п. должны были создать какое-то впечатление по этому вопросу. Ведь, не вспомнив ничего конкретного, мои собеседники утверждали достаточно уверенно – Сталина Жорж не любил. Но вот о его отношении к Берии никто ничего вспомнить не мог – никаких даже намёков ни у кого в памяти не сохранилось.
Я отношу это «белое пятно» в семейной памяти к тому, что у «нашего Жоржа» в «нашей» ветви альтерверса были особые причины не обсуждать это историческое лицо. И, я думаю, именно потому, что у Жоржа были личные впечатления, которые он не мог, да и не хотел обсуждать. А молчать Жорж умел профессионально – никто и не мог догадаться, что скрывается за его молчанием.
Итак, в преддверии встречи с Ковалем или в ходе нее у Берии, вероятно, появился план еще одного мероприятия. Возникшая в ходе беседы «симпатия» Берии к профессионализму Коваля только укрепила его в целесообразности и вероятной успешности задуманного им оперативного мероприятия.
Жорж отчетливо понимал, что его опыт будет весьма полезен в советском атомном проекте и был готов (более того, думаю, что внутренне настроен!) продолжить работу на каком-то советском атомном объекте. Но работать он хотел в качестве технического специалиста. А у Берии, думаю, были другие планы его использования.