Пролог

Развод. Для кого-то — горе, страх, стресс. А для кого-то — неизбежность, выход, спасение. Но, так или иначе, перемены. А для меня даже — еще и мечта. Устала, как и Они, я тоже устала. Скандалы изо дня в день, ненависть, презрение, шантажи, игра… Для меня также, как и для моих родителей, наш дом последние годы стал тюрьмой, а их брак, наша семья — наказанием.

И пусть я всё же любила маму, но ее вечные претензии, давление, помыкание, рассказы о том, что я — "отродье этого травоядного", что уж лучше бы она аборт сделала в своё время — сыграло свою роль. Так что да, я — устала.

С папой же, напротив, мне всегда было уютно: не то, что даже говорить, но и просто молчать. Мы понимали друг друга с полуслова. Заботился обо мне, заступался. Он был моей нянькой и "мамкой". Нормальные люди с испугу кричат "мама", а я — "папа"…

Посему, когда запечатлелись подписи в документах, легли штампы в паспортах, было выдано свидетельство, я была не менее их двоих довольна. Тем более, что в будущем не сомневалась ни на мгновение: я осталась с отцом, а мама получила шанс обрести свою новую, "счастливую", "которой она достойна", жизнь, семью…

Елизавета Соколова (сохранила та фамилию) уехала обратно к себе в родной городок, в район, получив немалые отступные: там же огромное помещение под несколько магазинов и двухкомнатную квартиру, которую тоже с радостью принялась сдавать в аренду. Так что мама, как и прежде, была в шоколаде и жила… не напрягаясь.

Мы же остались в нашем (родном; областном) городе. Каждый занимался своим: папа — не последний человек в юстиции, а я — прилежная ученица в школе. Днем — заботы, вечером… общий досуг: телевизор, книги, шахматы.

Так что да, мне, Соколовой Ванессе Николаевне (в простонародье — Ване), тринадцать, и мой Папа — для меня идеал, святой человек, если хотите (в противовес злой, нелюбящей, нерадивой матери). И действия я его, как и прежде, не смела ставить под сомнения, а если что и выходило непонятным, неприемлемым — то тут же со сноровкой (будущего) матерого адвоката всё ловко оправдывала.

Только… счастье не может быть вечным. И там, где благодатная почва, обязательно взрастет сорняк. Да и одиночество — никого не красит. И пусть обелял последующее отец своим желанием одарить меня "заслуженной материнской любовью и опекой", впервые я увидела нечто иное, что никак не вписывалось в мой "мир", и в чем мы с папой никак не смогли бы прийти к консенсусу, к единому искреннему мнению (но покорилась, смолчала, подыграла): не прошло и трех лет, как батя вновь женился. А дальше — и вовсе… все страхи подтвердились. Реализовались.

Конец десятого класса, нервы на пределе. А потому… новая жена Папы… решает, что мне нужны "перемены", да и "по уму… надо быть поближе, чаще общаться с "настоящей матерью"…" (цитата).

Конец июня. На пороге стоят чемоданы, собраны все мои вещи (не мной — ею), куплен билет (отцом), и… и я в слезах, готовая упасть на колени и еще громче молить, просить прощение… за всё, что где когда обидела их… или неправильно себя повела.

Но толку?

Аннет беременна, а потому всё ее внимание, забота — нужны будущему малышу, да и покой в доме… "не помешает". Будто я… чем-то когда-то ставила их в неловкое положение? Мешала? Ни подруг, ни увлечений особых. Тише воды, ниже травы. Так только: безропотная маленькая копия своего отца.

Так что нет. Не дождетесь! Хоть и хочется остаться, но не унижусь еще больше… Хватит! Не упаду ниже земли.

Гордость, честь — по-моему, это единственное, что у меня еще осталось, и что вы никогда у меня не отберете. Я вам обещаю.

Это был самый черный день… моей жизни.

Бабушка, по матери (отца родители давно уже умерли), та тоже меня не приняла, так что… под давлением бати, мы с мамой переехали в даренную двухкомнатную… Зато взамен "утраты дохода от аренды", нехилые алименты стали приходить, причем половину мать отбирала сразу, а вторую — пускала на оплату коммунальных нужд, элементарных потребностей моих относительно одежды и школы, на общий стол. Отец догадывался о таком положении вещей, но, так как ввязываться в спор не хотел (али очередная просьба жены "не нервничать"), молча платил еще дополнительно — отдельно мне, на тайный счет, о котором знала и имела доступ исключительно только я.

В общем, жили, как могли. И каждый оказался там… где, наверно, заслужил, и где должен был быть.