Хотя нет… Нет. Даже с Леонидом это было иначе, чем здесь.
Но почему я? Почему?! Чай, не красавица! Особенно теперь, после родов и всех этих стрессов. Неужто… мысль, желание от**ахать во всех позах дочку Соколова, по совместительству жену Сереброва, настолько возбуждает, что вовсе сметает все принципы приличия, адекватность… совесть, стыд? Неужто некая зависть или неприязнь… стоит того, чтобы так опуститься? Или Он и был всегда таким? Гнусным, ушлым, гнилым в душе? Или они все здесь такие? Подчистую? А не только… «синдикат» Серебров-Матросов-Буторин? И какой тогда мой отец был на самом деле? Для меня — идеал, а для остальных? Демон?
Или Аннет бы не полюбила такого? Или она… одна из жертв подобного нахального «соблазнения»? Может, она вообще его ненавидела? Может, их союз — некая месть? А смерть его — благодать?
Фу, нет! Чушь! Папа был хорошим человеком! По крайней мере… для меня. Хоть и зацикленным на своей прагматичности. Черствым и местами недостаточно прозорливым. Но был хорошим.
Как мой Рожа: его окружение — не мед. Но Федя… Федя не такой. Он иной! Он хороший!
И ради него… разве я не могу в очередной раз, но уже для поистине действенного, для дюжего, ощутимого результата унизиться?
Но едва только представлю (как этот мерзкий, старый хрыщ будет меня лапать, как мне придется его трогать, «этот» его… а там, потом… и вовсе: куча таблеток, желая если не то, что заболеть, но и залететь; ненависть к себе, отвращение — фу! нет, не могу!), так и подступает тошнота к горлу, и откровенно начинает трясти от жути. Не могу я. Не могу!
И потом… где гарантии, что эта тварь не обманет? Не будет лапшу вешать, резину тянуть, играться, пока суды идут, а дальше в кювет — как два отброса, и я… и мой Рогожин полетит, да еще и знать будет… как я низко пала.
Ведь не простит. Верю, чувствую, что не простит.
Это тогда было непонятно… Да и будь я просто Сереброва, а то… я Федькина. Сама пришла, сказала, что я его и я дождусь, а тут… Это измена. Жестокое предательство, пусть и во благо. Но это будет измена.
И не думаю, что сможет меня понять и простить. Даже если и сделала бы я это ради него самого (и себя, конечно).
Не могу. Как бы я не любила Федю, как бы не хотела быть с ним вместе… не могу. И боюсь. Боюсь окончательно его потерять. Так, есть шанс через десять-пятнадцать-двадцать (сколько ему там дадут) лет встретиться и наконец-то быть вместе. А если… если «не угадаю», и действительно не сможет простить — подарю свободу (и то, если не обманут), но потеряю навсегда.
Да я себя не смогу простить! Я не смогу с этим жить. Я.
Хоть и так… опустившийся в бедности и унижениях перед «сильными мира сего», человек, не смогу.
А потому — точка.
Выжидать. Единственное, что мне предстоит — это смирно, покорно выжидать вердикта.
Устала. До безумия от всего устала. Да так, что хоть счеты с жизнью своди: ни на что сил не осталось. Да только ради обоих Федек не посмею. Тогда, с Серебровым, выдержала… И сейчас выдержу. Справлюсь. Хотя бы назло… всем: Лёне, Матросову-Буторину, Пухтееву, маме… и даже отцу. Назло всем, кто в нас с Рогожиным… не верит.
Глава 40. Бесстыжие
День дурной. И хоть все они дурные, но сегодня… особенный какой-то выдался.
Опять со скандалом и капризами оттащила Малого в садик, а сама — на рынок, за продуктами. На работу — к десяти: успею еще и ужин заранее приготовить.