Большинство новобранцев винтовки в руках не держали, стрелять не умели, а со штыком они пытались обращаться в лучшем случае, как с вилами. Поэтому почетное место на тренировочной базе занимали все те же виселицы с мешками, набитыми соломой. За день они получали так много ударов, что штопать их смысла уже не было. Через пару недель каторжного изучения возможностей винтовки, ее составных частей и того, в каком порядке ее нужно собирать и разбирать, новобранцы привычным движением передергивали затворы, отправляя патроны в казенник, а потом с завидным спокойствием загоняли пулю за пулей в мишени.
Легкое движение, которым отводишь штык противника в сторону, уже не было для них какой-то непонятной китайской грамотой. Учитывая, что у немцев сейчас на передовой все больше появлялось почти необученных частей, воспитанники тренировочной базы в рукопашной получали перед ними неоспоримое превосходство, а если встретишь ветерана, то лучше положиться на пулю.
Ландшафт завершали полоса препятствий, имитация заграждений из колючей проволоки и стрельбище. Оно располагалось в отдалении, чтобы звуки выстрелов не заглушали команд, и упиралось в основание холма, который насыпали здесь люди. Возле него ставились мишени. Пули застревали в склоне холма. Встревоженная выстрелами земля осыпалась. Почти каждый день ее нужно было убирать. Когда-нибудь они пробьют этот холм насквозь.
Город лежал примерно в пяти километрах от лагеря, доставлявшего горожанам большое беспокойство. Но они зла не держали, в своих неудобствах винили исключительно германцев и австро-венгров, а на базу присылали продукты: свежий хлеб, мясо и овощи. Один из городских предпринимателей и вовсе каждую неделю пригонял сюда грузовик со всевозможным провиантом.
Немая сцена из категории «Не ждали». Мазуров стоял один-одинешенек, никто его не встречал, а он, словно путник, оказавшийся здесь впервые, выискивал глазами кого-нибудь, кто согласится выступить в качестве проводника Была в этом и положительная сторона – никто не гнал его прочь, злых собак с цепи не спускал, и на том спасибо. Солдат тем временем запахнул створки ворот и со скучающим видом продолжил нести тяжкую ношу по охране вверенного его участка.
Он возьмет с собой первого же встреченного штурмовика. Он дал себе слово, как тот джинн, что тысячу лет провалялся на дне океана в запечатанном кувшине. И вместе с тем он знал, что, если этот штурмовик не будет среди тех, кого он уже отобрал, он слово свое нарушит. Но ему повезло. Кривить душой не пришлось. Со стороны казарм к нему шел Сергей Рогоколь. Долговязый и худой, точно врачи долго морили его голодом, прописав разные диеты, и немного переусердствовали. Он шел раскачивающейся походкой, руки дергались вдоль тела, точно их поразила болезнь святого Витта. Больше всего на свете Рогоколь напоминал деревянную игрушку – этакого Пиноккио, у которого вместо суставов проволочки. У него всегда был вид человека, который может в любую секунду упасть в голодный обморок. Завидев Сергея на улице, сердобольные хозяюшки, вздохнув и разведя руками, уговаривали зайти к ним в дом, чтобы откушать чего-нибудь. А может, они звали его для чего-то другого. У него было одно неоспоримое достоинство. Рогоколь не понимал разве что язык зверей, на всех же остальных, даже если никогда прежде не слышал, он через какое-то время мог вполне сносно изъясняться. Он умел находить общий язык с кем угодно, не только с сердобольными хозяюшками, впрочем, их он тоже не обделял своим вниманием. Почти каждый, кто слышал его фамилию, порывался спросить – кем ему приходится министр сельского хозяйства. Эти вопросы Сергею надоели. Он старался поскорее отделаться от них, отвечая, что с министром они просто однофамильцы, после чего вопрошающий терял интерес к этой теме.
– Рогоколь. Ты-то мне и нужен, – сказал Мазуров.
– Рад приветствовать вас, господин капитан, – быстро сориентировался в ситуации штурмовик.
– Брось этот церемониал. Здравствуй. Я тоже рад тебя видеть. Где остальные?
– Мучают новобранцев.
– Это хорошо.
Со стороны плаца донесся стройный хор.
– Неплохо поют, – сказал Мазуров.
– Да. Запевала у них отличный. Немного получится и может выходить на сцену, а мы его не тому учим, – если начало фразы было сказано с оптимизмом и с каким-то мечтательным выражением на лице, то к ее концу Рогоколь совсем сник.
– Какие новости?
– Неделю назад приезжал князь Иван Михайлович. Посмотрел, как мы тут живем, что делаем. Остался доволен. Покинул нас в приподнятом настроении. Вот, пожалуй, и все. Засиделись мы тут, – грустно добавил штурмовик.
– Это легко исправить. Пойдем.
Мазуров погнал штурмовиков на полосу препятствий для чувства собственного самоудовлетворения. Он знал их не первый год, а за те несколько месяцев, что они не виделись, вернее, он не видел их в деле, поскольку штурмовики несколько раз наведывались к нему в госпиталь, так вот за эти несколько месяцев они не могли растерять свои навыки и не успели обрасти жиром и ленью. Если это все-таки произошло, стоило прикинуть, сколько потребуется времени, чтобы вернуть их в прежнюю форму.
Он смотрел, как штурмовики взбираются по канату на вышку. Под ней закреплялся раскрытый купол парашюта. У каната было удобное сечение. Его приятно было обхватывать рукой и подтягиваться, чувствуя силу мышц и легкую приятную боль от их напряжения. У него вдруг закололо сердце. Перед глазами возник поручик Истомин. Его парашют запутался в железных фермах моста, как в паутине, а сам Истомин походил на марионетку. Сразу несколько пуль заставили его успокоиться. Но до того, когда Истомин понял, что не сумеет освободиться, а даже если это и произойдет, то все равно он разобьется или покалечится падая, поскольку висел он на приличной высоте, и от него не будет никакого толку в бою, тогда он сделал несколько выстрелов по обороняющимся немцам. Он находился в отличной позиции, с которой хорошо было видно, куда нужно стрелять. Лучше не придумаешь.
Игоря Рингартена Мазуров впервые увидел в цирке. Это произошло в Одессе. Давно это было. Тогда Мазуров еще серьезно подумывал стать астрономом и учился на соответствующем факультете университета, куда поступил он с заметным скрипом и трудностями. У него был великолепный цейссовский телескоп. Он вписывался в обстановку чердака, заваленного книгами, где Мазуров проводил большую часть ночей, примерно так же, как дредноут гармонировал с туземной деревушкой Новой Гвинеи.