– Получается, мы им помогли? В смысле все взорвали.
– Получается, что так.
Ремизов засмеялся:
– Представляю, какие у нас были бы лица, если, захватив замок, мы выяснили, что там уже кто-то поработал. Свалили бы все на союзников.
– Точно, – кивнул Александровский.
– Разведка кулаки бы тогда кусала. Повезло, – сказал Ремизов.
– Ну я думаю, такой прыти от союзничков никто и не ожидал, – подытожил Рингартен.
У Азарова было шесть насадок – тонких металлических прутьев, из которых, вставляя один в другой, можно соорудить антенну высотой около двух метров. Но Петр сделал все гораздо проще. Он связал из тонкого металлического провода некое подобие лассо, раскрутил его над головой и забросил петлю на макушку ближайшего дерева. Ветви ухватили провод, не дали ему долететь до вершины, но, тем не менее, он повис примерно в метрах десяти над землей. Азаров не стал повторять попытку. В лучшем случае ему удалось бы улучшить свой результат метра на два-три, но для этого придется повозиться и потерять десять-пятнадцать минут драгоценного времени. Конец провода штурмовик присоединил к антенному гнезду, включил рацию и стал ждать, когда она нагреется. Лампы медленно раскалялись, немного потрескивая, как сухие ветки под ногами. Затем к этому звуку прибавился треск статических помех, когда Азаров закрутил тумблером, ощупывая пространство. Звуковой диапазон был чист. Но это вовсе не означало, что радиопереговоры никто не слушал. Немцы могли следить за эфиром. Азаров надел наушники, приложил к губам микрофон.
Он как заведенный повторял и повторял какие-то слова, смысл которых сам, наверное, уже не понимал. Кто-то вложил их ему в голову на гипнотическом сеансе, когда он спал. Петр вспоминал их, только когда прикасался к рации. Проскальзывали какие-то имена. Через какое-то время те из штурмовиков, кто слушал радиста, поняли, что он произносит имена персонажей романов Карла Мая. Было похоже, что у радиста начался бред. Он несет какую-то околесицу, пересказывает содержание книг, которые прочитал в детстве. Он говорил на немецком с легким баварским акцентом. Если его подслушивали немцы, то они могли принять его позывной за переговоры радиолюбителей, а могли и не принять. У всех частных лиц радиопередатчики изъяли еще в самом начале войны, а тот, кто не сдал его, рисковал угодить за решетку, поскольку нарушение этого приказа расценивалось как серьезное преступление и считалось, что штраф в качестве наказания в этом случае мера недостаточная.
Прошло пять минут, затем еще пять. Ответом был лишь треск помех. Он был настолько громким, что Азаров болезненно морщился. Он чувствовал, что начинает терять слух и, даже если в наушниках зазвучат голоса, он все равно не сможет разобрать их, а если снимет наушники, то товарищам надо будет кричать ему прямо в уши, чтобы он хоть что-то услышал. Петр повторял сообщение абсолютно механически.
Внешне штурмовики не проявляли беспокойства. Они лежали или сидели на траве. Казалось, они даже рады тому, что возникла небольшая задержка. Азаров чувствовал, что друзья начинают волноваться, хотя они и не выражали этого ни жестами, ни словами. Они слишком устали, чтобы напрасно тратить оставшиеся силы на пустяки. Они даже делали вид, что не слушают того, что он говорит, будто это касалось только одного Азарова.
Микрофон в руках стал влажным от прикосновений вспотевших ладоней. Он начинал выскальзывать, как только что пойманная рыба, которая все еще не потеряла надежду вернуться в воду, если у нее получится вырваться из человеческих рук. Чтобы не упустить ее, Азарову приходилось все сильнее и сильнее сжимать микрофон. От усилий начали неметь вначале пальцы, затем кисть, а вскоре и рука по локоть. Онемение распространялось, как гангрена, только гораздо быстрее. Оно еще даст о себе знать сильной болью, когда Азаров начнет разминать руку, заставляя циркулировать по ней кровь, а пока…
Он вздрогнул, замолчал, прислушиваясь, а потом заулыбался и вновь стал что-то говорить, но теперь уже с большими паузами.
Помехи… Они сводят с ума. Кажется, что вокруг шумит дождь, да такой плотный, очертания пальцев на вытянутой руке, начинают искажаться, из-за того, что капли слепят глаза. Два человека, которых разделяют метров 30–40, пытаются докричаться друг до друга, но их голоса сливаются с шумом воды, падающей с небес. Она прибивает слова к земле. Почти безнадежное занятие. Пустая трата времени. Можно кричать, пока не охрипнешь. Но если уловить момент, когда дождь на миг затихнет…
– Удачной ли была охота? – услышал он в наушниках.
– Как нельзя лучше.
Вместо некоторых букв и слов был лишь треск, но они заранее обговорили все, так что Азаров дополнил то, что не разобрал. Вариантов ответа заготовили несколько. Одни из них можно было говорить прямым текстом, но лишь в том случае, когда отряд попадет в наиболее скверную ситуацию, другие были зашифрованы. Они показывали, насколько удачно или неудачно прошла операция.
Он сдернул наушники, провел ладонью по вспотевшему лбу.
– Все в порядке. Они будут на месте примерно через два часа.
Кто бы знал, как ему хотелось после всего этого откинуться назад на спину, заложить руки за голову и валяться так, пока вечерняя прохлада не заставит дрожать тело.