– Извини, Гарри. Я не буду дотрагиваться до тебя. Ты имеешь полное право так себя вести. Мне жаль, что я не слушал тебя. И как видно, я не слишком мудр, раз полагал, что знаю, как тебе будет лучше, лишь потому, что я старше и больше видел. Но я был не прав, Гарри. Ты слышишь меня?

– Да, – заикаясь, нерешительно пробормотал юноша.

– Что я сказал? – ободряюще улыбнулся Дамблдор

– Что Вы были неправы, – Гарри нахмурился. Он смотрел так, словно боялся дать неправильный ответ, и Дамблдору захотелось опуститься перед ним на колени.

– Да, Гарри, – директор улыбнулся сквозь слезы. – Ты веришь мне?

– В том, что Вы не правы? – мальчик начал дрожать.

– Ты веришь, что я мог быть не прав?

Гарри не ответил. Он резко поднял голову. В его широко распахнутых глазах плескалось опасение. Дамблдор терпеливо ждал, не двигаясь, почти не дыша. Постепенно напряжение ушло из тела и глаз юноши. Гарри выглядел утомленным, его лицо побледнело и осунулось. Дамблдор наблюдал, как из зеленых глаз уходит сосредоточенность, словно юноша обдумал сказанное и пришел к определенному выводу. Его длинные пальцы нервно перебирали складки на одеяле.

– Да, я думаю, что Вы можете быть не правы, – чуть слышно ответил молодой человек, повернувшись к директору, будто ожидая удара. – Но не очень часто, – быстро добавил он.

– Достаточно часто, – хихикнул директор. – Послушай меня, Гарри… Ты слушаешь?

– Да, сэр.

Дамблдор глубоко вздохнул.

– Существует кое-что, в чем я очень ошибся, кое-что, в чем я, абсолютно точно, был не прав, и об этом знают многие: Помфри знает это, Гермиона, Рон и профессор Снейп. Речь идет о тебе.

Дыхание Гарри участилось так, словно директор сообщил ему, что собирается отправить его в Азкабан. На мгновение, мужчина задумался, стоит продолжать или нет, но он зашел слишком далеко, чтобы останавливаться. Он понизил голос, наклонил голову так, чтобы не смотреть мальчику в глаза.

– Я был не прав, оставив тебя у Дурслей. Я должен был послушать тебя. А ты был прав, не желая возвращаться. Я люблю тебя, но я нанес тебе вред. Ты не обижаешь тех, кого любишь. Ты же любишь Рона, Гермиону, и они любят тебя и ждут твоего выздоровления. Они хотят помочь тебе. Они были злы на меня, неоднократно обвиняя меня в том, что я отправил тебя назад.

– Ты понимаешь… То, что случилось с тобой, было неправильно. Это не должно было произойти. Мы, взрослые, обязаны были защитить тебя, но не сделали этого. Но мы постараемся больше никогда не подводить тебя снова. Ты позволишь нам сделать это для тебя? – сердце директора сделало резкий скачок, и из глаз брызнули слезы.

Гарри сидел, закрыв лицо руками, и тихо плакал. Его плечи тряслись, и слезы проскальзывали между пальцев, но он не издал ни звука. Это было самое мучительное, самое болезненное зрелище, какое только доводилось видеть Дамблдору. Он хотел обнять мальчика, но знал, что нельзя. С другой стороны, он не мог уйти и оставить Гарри плакать в одиночестве. Он пообещал ему защиту и помощь. Директор тихо сидел на стуле, не в состоянии помочь рыдающему на кровати человеку, и ничего, кроме своего понимания и сочувствия, предложить не мог.

Гарри проплакал около часа. Когда он успокоился, то свернулся клубочком и заснул, так и не произнеся ни слова. Альбус не уходил, пока точно не убедился, что мальчик спит. Тогда тихо поднялся и легко поцеловал черные как смоль волосы, собираясь уйти и дать ему отдохнуть. Помфри не было. Она ушла в общую палату, чтобы осмотреть первокурсника, ободравшего коленки на вечно исчезающей ступеньке.

Почти три часа спустя Рон и Гермиона, вместо того, чтобы пойти в Большой Зал на завтрак, побежали в больничное крыло. Когда они открыли дверь, мадам Помфри широко улыбнулась им. Два гриффиндорца смотрели на нее в замешательстве, во взглядах теплилась надежда. Медсестра кивнула. Они бросились к шкафу, за которым скрывалась комната Гарри. Когда они вошли, юноша вздрогнул, затем опасение в глазах сменилось узнаванием и застенчивой улыбкой.

– Привет, – поздоровался он.