Девушка почувствовала к нему такую нежность и сострадание, что слёзы блеснули на её глазах. Она ошибалась. Он не ребенок. Он мужчина – мужчина, заточенный в тело карлика. Сколько раз она невольно обижала его, была груба с ним или настолько занята своей тоской по Аннибалу, что забывала о его существовании. Иногда она замечала, что Салве привязан к ней, но думала, что так он благодарит её за защиту от жестоких нападок Коломбины Касон.

Но теперь она знала, что его чувства намного глубже. Ей казалось, что ненависть Салве к Аннибалу вызвана тем, что ему пришлось пережить от рук его матери, но, оказывается, и в этом она ошиблась. Она не могла обернуть всё это в шутку или просто отказать ему; возможно, если довериться ему, это смягчит его боль.

– Прости меня, Салве, но я не могу. Я люблю другого.

Он уже знал.

– Ты любишь доктора.

Она впервые признала правду.

– Да.

И тут она осознала, какую страшную ошибку допустила. Её слова не смягчили удар по его гордости, а разбили ему сердце. Вместо того чтобы просто отказать ему, она поднесла к его лицу омерзительное зеркало, показавшее, каким он мог бы стать, если бы пророк-пастух благоволил к нему. Более того, сейчас все было намного хуже – во время пожара пропала маска Аннибала, и Салве видел его лицо, видел, каким он никогда не станет.

Юноша отвернулся, но она успела заметить боль, отразившуюся в его глазах. Он вышел, сжимая склянку с «Териакой».

Проходя мимо колодца со львом, он бросил «Териаку» в воду и направился к Тезону – так быстро, как только позволяли его короткие ноги.

Если он будет думать о словах Фейры, они обовьют его сердце, словно змеи, и станут сжимать его, пока не расколют; тогда он истечет кровью. Нужно сосредоточиться на своем плане. Он спешил к единственному человеку, который никогда не предавал его. Бокка, хотя и ругал и унижал его, всё же заботился о своём несчастном сыне, кормил его и одевал. Он не бросил его, как мать.

Салве пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до двери больницы. В продолговатой комнате оставались лишь три пациента, освещенных камином, в котором горели киноварь и мирра. За второй занавеской он нашел Бокку.

Салве, стоя рядом с ним, наконец, дал волю слезам. Бокка уже не слышал его, так что он мог говорить. Обращаясь к отцу, он впервые произнёс слово «папа», прислушиваясь к тому, как оно отозвалось в темноте.

Затем лег рядом с ещё теплым телом, прижавшись к отцу в ожидании смерти.

Глава 38

Фейра горько оплакивала Салве – как не оплакивала никого другого.

Она невольно унижала Салве больше, чем кто-либо другой в его жизни, подружившись с ним, а потом отобрав свою дружбу, заменив его на другого. Лучше бы оставить его в покое, никогда не заводить с ним дружбы, которую она не смогла сохранить. Снова и снова она повторяла его имя. Она плакала так, что промокла её вуаль, а потом сама подготовила его к погребению рядом с отцом. Когда она поцеловала его искривленную щеку, оцепенение смерти спало, и он разжал руку. В ней она увидела свой дукат. Девушка поцеловала монетку и спрятала её за корсажем, где та так долго хранилась.

Погубив сторожа и его сына, чума неожиданно покинула остров.

Из Венеции пришли новости, что четыре из шести округов очищены от заразы. Фейра подумала, что очищающий огонь, о котором говорил Такат, обернулся против его замысла, поглотив миазмы, оставленные смертью.

Когда последние пациенты умерли или вылечились и Тезон опустел, Фейра задумалась, что готовит будущее для неё и Аннибала. Он ни разу не заикнулся о своем предложении, но она подумала, что для счастья ей достаточно остаться здесь и быть его коллегой и другом. Но больница не может существовать без больных. Теперь она чаще прописывала пациентам древесную кору от зубной боли или огуречник от колик, чем «Териаку».