Для начала обратимся непосредственно к биографии Марии. Известно, что жизнь любого человека определяется двумя датами – рождения и смерти. Когда родилась Мария – эти сведения растворились в реке времени, что, впрочем, неудивительно – не каждый может предугадать судьбу новорожденного ребенка. Однако не заметить кончины супруги великого владимирского князя, сильнейшего на тот момент на Руси, летописцы по определению просто не могли.
Но здесь историк сталкивается с первой трудностью. Лаврентьевская летопись, где содержится подробный рассказ о последних днях Марии, ее похоронах, датирует ее смерть 19 марта 1206 г.[29] В то же время Новгородская первая летопись, помещающая очень краткое известие о смерти супруги Всеволода, относит это событие к 1205 г.[30] Подобные разногласия вызывают у читателя недоуменные вопросы: кто из летописцев прав? когда же Мария скончалась – весной 1205 или 1206 г.?
Оказалось, что случай с разными датировками кончины Марии – не единственный в русском летописании. При изу чении летописей исследователи заметили, что датировка одних и тех же событий в разных летописных сводах зачастую может отличаться на один-два года. Это особенно характерно для наиболее ранних летописей – Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской первой.
В начале XX в. специалист в области хронологии Н.В. Степанов (1857–1914) предположил, что указанные расхождения в датировках – не ошибки, а следствие использования двух различных календарных стилей. Если византийский календарь отсчитывал год с 1 сентября, то на Руси даже после принятия христианства сохранялось существовавшее еще в пору язычества начало года с марта.
Полагают, что подобная ситуация продолжалась примерно до конца XIV в., когда на Руси происходит постепенный переход с мартовского счисления на сентябрьское, просуществовавшее вплоть до эпохи Петра I. Именно от этого времени до нас дошли древнейшие летописные своды. Как известно, Лаврентьевская летопись сохранилась в списке последней четверти XIV в., Ипатьевская датируется концом 1420-х гг. При их создании летописцы, несомненно, должны были учитывать переход с одного календарного стиля на другой. Но в целом ряде случаев это было сделано не без ошибок.
При переводе дат на другой календарный стиль возможны только два варианта: мартовский год по отношению к сентябрьскому с тем же порядковым номером может начинаться или на полгода позже сентябрьского, или на полгода раньше. Поэтому Н.В. Степанов предложил мартовский год, начинающийся на полгода позже сентябрьского, назвать
Позднее эту тематику развил Н.Г. Бережков (1886-1956), предпринявший попытку научного обоснования датировок летописных событий. В своей работе «Хронология русского летописания» он проанализировал Лаврентьевскую, Ипатьевскую и Новгородскую первую летописи и на их основе дал хронологическую «привязку» всех упоминаемых в них событий. Изданная посмертно книга Н.Г. Бережкова быстро получила признание большинства исследователей Древней Руси и стала хрестоматийной[31].
Но правы ли историки, принимающие построения Н.Г. Бережкова как истину в последней инстанции? При тщательном изучении выясняется, что многие из них носят искусственный характер.
Поясним это на конкретном примере. Как известно, Лаврентьевская летопись состоит из отдельных частей: сразу после «Повести временных лет» в ней идет текст с преимущественно южнорусскими известиями (1110–1161 гг.), а после двухлетней лакуны (1162 и 1163 гг.) начинается летопись преимущественно с известиями Владимиро-Суздальской земли. Казалось бы, именно в соответствии с этим делением и должно проходить в летописи чередование календарных стилей.
Но, на взгляд Н.Г. Бережкова, чередование стилей в Лаврентьевской летописи никак не связано с общепринятым ее делением на отдельные части. Если взять события за XII в., то в Лаврентьевской летописи они распределяются следующим образом: годы 1110–1113, 1117–1118, 1133–1137 ультрамартовские; 1115–1170 в целом мартовские; 1170–1205 в целом ультрамартовские, но 1178, 1180 мартовские. Более того, чтобы хоть как-то «втиснуть» летописную хронологию в свою схему, исследователю, помимо мартовских и ультрамартовских лет, пришлось включить в нее искусственные годы «ниже мартовских»[32].
Подобная конструкция в чем-то напоминает созданную во II в. н. э. Птолемеем геоцентрическую модель мира. Полагая, что центром Солнечной системы является Земля, для объяснения видимых неравномерных движений небесных светил (с попятными движениями планет) он представил их в виде комбинации нескольких равномерных движений по окружностям (эпициклы, деференты, экванты). И только в XVI в. Николай Коперник смог дать настоящую картину механики звездного неба.
Проиллюстрируем ошибочность построений Н.Г. Бережкова анализом датировок событий семейной жизни Марии. Легко убедиться, что Лаврентьевская и Ипатьевская летописи датируют их по-разному. Так, Лаврентьевская летопись датирует рождение сына Марии Владимира 1194 г., а Ипатьевская летопись относит его к 1192 г.[33] Ту же временную разницу видим в датах событий, случившихся в семье Марии в один и тот же год: замужество дочери Верхуславы и рождение сына Юрия (будущего героя битвы на реке Сить). Лаврентьевская летопись рассказывает о них под 1189 г., а Ипатьевская – под 1187 г.[34] Количество подобных примеров можно продолжить.
Н.Г. Бережков, стремясь выяснить хронологию этих событий, попытался датировать их соответственно 1188 и 1193 гг.[35] При этом у него оказалось, что составители летописей (как во Владимиро-Суздальской земле, так и в Киеве) при переводе дат ошиблись в прямо противоположные стороны, причем, что самое главное, одновременно. Внимательный читатель, следуя формальной логике, может предположить, что на Руси в конце XII в. в употреблении одновременно бытовали два календарных стиля: в Южной Руси – мартовский, а в Северо-Восточной – ультрамартовский. Но в это поверить весьма сложно.
Ошибка Н.Г. Бережкова заключается в непонимании самого характера летописания. Как создавались летописи? В сознании наших современников это выглядит примерно следующим образом: где-то в княжеских или монастырских покоях сидел летописец, составлявший годовые хроники современных ему событий. Впоследствии они стали основой для летописных сводов.
Однако подобная картина весьма далека от реальности. В действительности летописи зачастую составлялись «задним числом», много позже описываемых в них событий, а временной промежуток мог измеряться даже не годами, а целыми десятилетиями. Так, Лаврентьевская летопись, законченная в 1377 г., была составлена на основе Владимирского свода 1305 г. Но откуда летописец брал недостающие сведения о более поздних событиях? Если вспомнить, что свод, предшествующий Лаврентьевской летописи, создавался при Владимирском великокняжеском дворе, становится понятным, что летописец при его составлении широко использовал отложившиеся в княжеском архиве материалы[36].
Применительно к нашей теме это были документы о рождении княжеских детей. Известно, что рождение у монархов детей, и в первую очередь сыновей, было не только личным, но и общественным делом. Об их появлении на свет широко оповещались все подданные. Эта традиция была крайне устойчива и дожила в России вплоть до начала XX в. Таковы были, к примеру, известные по источникам грамоты русских царей, а затем манифесты российских императоров о рождении у них детей. Они рассылались по всем городам страны.
Сохранилась, к примеру, грамота царя Алексея Михайловича от 1 июня 1661 г., направленная пермскому и соликамскому воеводе С.П. Наумову: «В нынешнем во 169 году мая в 30 день за молитвы святых отец Бог простил царицу нашу и великую княгиню Марью Ильиничну; а родила нам сына царевича и великого князя Феодора Алексеевича всея Великия и Малыя России, а имянины ему июня 8 числа. И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел собрать в съезжую избу всяких чинов служилых людей, и нашу великого государя радость им сказать»[37]. Одновременно из Москвы духовными властями отправлялись «богомольные грамоты», которые зачитывались публично в церквях, после чего в храмах совершались благодарственные молебны. С этого момента имя новорожденного должно было поминаться во время церковных служб наряду с именами остальных членов царской семьи.
Подобная практика продолжилась и в XIX в. Манифест 1827 г. о рождении у Николая I второго сына сообщал: «Объявляем всем верным нашим подданным, что в 9-й день сего сентября любезнейшая наша супруга, государыня императрица Александра Федоровна, разрешилась от бремени рождением нам сына, нареченного Константином». Этот же документ официально провозглашал младенца «высочеством», тем самым встраивая его в фамильную иерархию династии[38].
Судя по всему, подобные извещения подданным выпускались от имени князей и несколькими столетиями раньше. При этом можно полагать, что, в отличие от более позднего времени, они издавались только по случаю рождения сыновей. Об этом говорит тот примечательный факт, что в Лаврентьевской летописи имеются известия о рождении семи из восьми сыновей Марии[39]. В то же время сообщения о появлении на свет княжеских дочерей в ней отсутствуют, хотя по другим источникам известно о четырех дочерях княгини.
Судя по Лаврентьевской летописи, в XII в. формуляр подобных извещений был довольно устойчивым и содержал следующие сведения: имя отца, дату рождения сына, приходившуюся на этот день церковную память того или иного святого, крестильное имя ребенка. Так, под 1194 г. читаем: «Того же лета родися оу благовернаго и христолюбиваго князя Всеволода, сына Гюргева, внука Володимеря Мономаха, сынъ, месяца октября въ 25, на память святаго Маркиана и Мартурья, в канунъ святаго Дмитрия, и нареченъ бысть в святемь крещеньи Дмитрий»[40].