— Конечно нужно поставить в известность полицию! — В ее глазах промелькнула искорка надежды. — Или слова Делаттра по-твоему — сплошная ложь?

Прежде чем ответить, он снова выждал несколько секунд.

— Нет, не ложь. На самом деле о занятиях господина Никитина известно всем заинтересованным службам, в том числе и французской. Но такие дела никогда не входили в компетенцию полиции.

— Но почему? — Хайди снова охватило отчаяние. — Жюльен сказал мне то же самое. Я просто не понимаю!

— Видимо, — устало молвил полковник, — такие вещи недоказуемы; кроме того, его защищает дипломатический иммунитет, а также необходимость избегать скандалов, от которых может усилиться международная напряженность, и так далее.

Хайди дернулась всем телом, спустила ноги на пол и уселась прямо. Сдержав резкую реплику, которая так и просилась сорваться у нее с языка, она размеренно произнесла:

— Если дело за доказательствами, то я могу помочь. Я видела его записную книжку.

Полковник окинул ее ледяным взглядом.

— И что из того? — Ему требовалось усилие воли, чтобы не переходить на презрительный тон.

— В ней было полно имен — целые списки — со всякими значками. Она выпала у него из кармана на приеме у мсье Анатоля в День взятия Бастилии, когда мы впервые встретились.

— Ты подобрала чужую записную книжку и сунула туда нос? — спросил он с нескрываемым ужасом.

— Я отдала ее ему на следующий же день. Но суть не в этом. Я хочу сказать, что видела в ней списки имен.

— Слушай внимательно, — спокойно сказал полковник. — Всякий раз, когда у нас возникает разговор, наступает момент, когда ты заявляешь, что самые важные для меня вещи, оказывается, не имеют отношения к сути дела. Боюсь, нам никогда не удастся прийти к согласию насчет «сути». Но на этот раз мне хотелось бы донести до тебя свое мнение. Когда тебя стали замечать в разных местах с этим Никитиным, мне посоветовали по-хорошему, чтобы я отговорил тебя от этого занятия. Я отказался, поскольку не считал себя вправе вмешиваться в твою жизнь. Вместо этого я сказал, что могу уйти в отставку, как уже сообщил тебе. Я сделал это, чтобы защитить твое право видеться с человеком, которого ты выбрала, независимо от того, откуда он, и от всякой политики. Пока я верил, что твои отношения с ним искренни, у меня не было права в чем-либо тебя упрекать. Однако твое теперешнее поведение совершенно сбивает меня с толку. Вчера ты поссорилась со своим… любовником. Уже сегодня тебе не терпится бежать в полицию и доносить на него, потому что кто-то сказал тебе то, о чем ты, наверное, и сама все это время догадывалась…

— Ни о чем я не догадывалась, ничего не знала! — вскричала Хайди. — Я была слепой, глухой, жалкой дурой, но не сообщницей! А если ничего не предприму теперь, то стану ею. Господи, неужели никто из вас не понимает этого?

— Нет, — холодно отрезал полковник. — Не понимаю. Не понимаю, почему ты считаешь своим долгом диктовать французам, которые и так в курсе дела, как им следует поступать.

— Но они не знают! И не могут знать. Они не знают, как безумен этот человек, сидящий в своей зловонной комнатенке, не знают, что им всем уготовано.

Полковник раздавил в пепельнице сигару и поднялся со стула.

— Не стоит продолжать, — утомленно произнес он. — Вот успокоишься, тогда и поговорим. А пока… — Он шагнул к ней и положил руку ей на плечо, но она вывернулась и испуганно съежилась. Он беспомощно уставился на нее. — А пока, — повторил он неуверенно, — пока ты, может быть, постараешься понять, что порой под личиной благородных помыслов скрывается побуждение отомстить.

Хайди тоже встала.

— Ты никогда не говорил мне таких неприятных вещей, — сказала она ему неожиданно спокойно.