– Лети! Не нужна ты мне более!

И она полетела. Легко, как будто воздушный поток понес. Ее смех – непривычно визгливый и довольный, сперва звучал громко, потом стал все удаляться и удаляться. И все стихло.

Свенельд мелко дрожал. Было противно, но справиться с этим он не мог. И тем не менее он схватил Малкиню за полу куртки, когда тот стал подниматься.

– Совсем сдурел! – шепнул зло. – Куда прешься? Выдашь нас.

Но Малкиня резко вырвался, скользнул вперед быстрой тенью. Свенельд только и увидел, как из светящегося проема тянется к ребенку длинная когтистая лапа, а та, что прежде была на камне, рассыпалась в прах, будто исполнив свое предназначение. Теперь иная рука хотела забрать дитя, вот уже рядом оказалась… И замерла, когда Малкиня успел схватить младенца, отскочил, прижимая его к себе, и кинулся прочь. Но не смог убежать – деревья вдруг сошли со своих мест, закрыли ему путь. Малкиня медленно повернулся, глядел на того, кто не желал отпустить его.

– Со мной такие шутки не пройдут, – глумливо и почти весело произнес Кощей.

И все же Кощей был как будто удивлен. Спросил глухо и низко, почти пророкотал:

– Ты как сюда попал?

– Через лес пришел, – честно ответил Малкиня и попятился. Он старался не смотреть в проем на Кощея, ибо ужасно боялся. С такой силой силенной ему не приходилось сталкиваться.

Вдруг его, будто помимо воли, потянуло к Кощею. Упираясь, он сделал шаг к нему, другой.

«Что это с ним?» – гадал из своего укрытия за деревьями Свенельд.

В руках ведуна захныкал Добрыня. Свенельд встрепенулся – то ли встать хотел, то ли сильнее приникнуть к земле. Плач этой крохи… Малкиня ли его так сжал, притиснув, или чует дитя нечто страшное? Но все одно, когда такое огромное зло было так близко к такой невинной маленькой жизни – это потрясало.

Свенельд видел, что Малкиню по-прежнему тянет к Кощею, что он медленно, словно борясь, приближается к тому огромному и темному, чья накидка трепетала в мрачно светящемся овале, как будто в том ином мире бушевали невидимые ветра. Оттуда веяло жутью. В странном освещении этой ночи лицо молодого волхва казалось искаженным от страха. Но самое удивительное, что он еще и осмеливался дерзить:

– Не тебе Добрыней владеть, Кощей Бессмертный! Ты знаешь пророчество: он среди людей прославится, а не среди нежити. И ты его не получишь. Как бы ни хотел. Так что… Вали отсюда… К Ящеру тебя! Я не отдам тебе ребенка!

– Отдашшшшь! – почти по-змеиному шипел Кощей. – Что мне до всех пророчеств, когда на все моя воля. Младенца мне отдала сама его мать, она кровью клялась, что он будет моим. И я имею на него и свое кровное право!

– Не имеешь! Нет в тебе вообще крови, Кощей. А я…

Что тут произнес Малкиня, Свенельд не разобрал, только увидел, как некая невидимая опутывавшая Малкиню нить словно бы ослабла, он начал отступать.

Но Кощей лишь смеялся, сухо и нехорошо, как будто дерево сухое трещало, этот звук множился, дробился.

– Это все, чему тебя научили твои наставники-волхвы? Ну а теперь мой черед.

Он подался вперед, почти высунувшись из проема в этот мир, почти нависая над Малкиней. И полились звуки древнего языка, рожденного в эпоху столь отдаленную, когда еще и люди едва стали осознавать себя людьми. Такого изначального языка даже волхвы древлян, столько хранящие пророчеств и знаний, не ведали. Это было такое мощное колдовство, что Малкиня почти перестал понимать, что делает.