Малфутка только ресницами заморгала. Громодара же ее растерянность еще больше подзадорила. Захохотал, откидывая голову, сверкнул крупными, по-молодому целыми зубами. И так резко умолк. Смотрел исподлобья, тяжело дыша.

— Вот что, славница[46], пойдешь мне сегодня стелить.

Староста сказал это спокойно, но так твердо, что и возразить было нельзя. Малфутка смотрела на него широко открытыми глазами и чувствовала, как кровь словно стынет в ней. В избе стало тихо, родовичи переглядывались растерянно, но молчали.

Громодар же, будто ничего особенного не случилось, откинулся на лавке, потер пятерней поросшую серо-седой шерстью грудь в вырезе расшнурованной рубахи, потом стал задумчиво ковырять в носу, словно и не думая больше о застывшей перед ним девушке. А чего думать — его повеление тут равносильно закону. Малфутка же смотрела на него, невольно сравнивая с сильным и пригожим Свенельдом, и такая волна гадливости поднялась вдруг в ее душе, что впору сплюнуть прямо на пол. Но сдержалась. Сжав кулачки, она набрала в грудь как можно больше воздуха.

— Не взыщи, Громодар мудрый, но я вынуждена отказать тебе.

Он чуть шевельнул бровями, глянул исподлобья.

— Мне не смеют отказывать.

— Но я должна. Мне посадник киевский велел его дожидаться да ни с кем не спутываться. О том у кого хочешь в Искоростени спроси. Свенельдова я теперь. Так-то!

И она сверху вниз горделиво поглядела на Громодара. Но староста лишь криво усмехнулся.

— Мне твой Свенельд не указ. Я повелел — ты слушайся. Ну, пошла!

И он хлопнул ее по бедру, подталкивая к занавешенной меховой полостью двери в его опочивальню.

Но Малфутка попятилась, отрицательно качая головой.

Громодар вздохнул, словно не понимая ее неповиновения. Сделал знак рукой, и двое сильных мужиков тут же подхватили ее под руки, стали тянуть. Но на них почти налетел колченогий Беледа, даже костылем замахнулся.

— А ну оставьте девку! А ты, Громодар, паскудник старый, неужто забыл закон Рода: свой своих под себя класть не имеет права. Кровь дурная от того в роду может завестись.

Громодар оставался все так же спокоен.

— Что мне законы Рода? Я сам закон. А если Малфутку и покрою, то детей у нее от меня не будет. Так что не шуми, Беледа пока я еще добр. Братучадо же твоей только почета прибавится, если после посадника еще и я ее попользую.

— Тебя волхвы проклянут, — загораживая от него Малфутку, продолжал говорить колченогий охотник Беледа. Сам весь дрожал под горящим взглядом Громодара, но не отступал. — Ты всегда покон предков в роду соблюдал и нас тому учил. За то почет и уважение тебе были. Отчего же сейчас ты, словно не живой водицы испил, а дурман-травы отведал, которая помутила твой ясный разум?

— Волхвы проклянут? — переспросил староста, переводя взгляд с Беледы на удерживаемую его людьми Малфутку и обратно. — Это меня-то волхвы проклянут? А не вас ли? Скажу им слово — и нашлют кудесники на непокорных голод и болезни, отведут зверя от ловищ, исчезнет и руда в болотах. Чем тогда жить станете?

В избе раздался взволнованный ропот, люди переглядывались, в их глазах мелькал страх. Никогда еще ничего подобного не случалось. Ни разу староста не брал своих девок на ложе, и никогда благодетель сосновичей не угрожал им.

В ноги Громодара вдруг кинулась Енея. Заскулила тоненько, обхватив его колени, стала молить: