Фелисия кричала. Страшно надрывно, согнувшись на кровати и прижав руки к груди. Не плакала, не рыдала, а просто кричала. И пусть жгучие слёзы все равно были, пусть они раздирали изнутри, она всё равно не плакала. Только кричала. В большой комнате лопались горшки, осыпались на пол, пугая Серона — кот забился в угол, распушившись и сверкая из него глазами. Другие обитатели дома попрятались.

Она потеряла счет времени, когда, выдохнувшись, прекратила и просто смотрела перед собой. Руки в крови. В настоящей, вполне реальной, имеющей тот самый отвратительный запах, который она никогда не чувствовала, но всё равно ненавидела. И это была единственная вещь, которую Фелисия когда-либо ненавидела действительно по-настоящему, до злобы и скрежета зубов.

Насилие.

Не важно над кем — слабыми ли, сильными. Ей была противна сама мысль того, что где-то могут убивать ни за что. Где могут бить кого-то лишь потому, что хочется. И по насмешке Судьбы она полюбила его. Сама того не понимая, влюбилась, потеряла голову и забылась в двух чёрных омутах, которые манили с каждым днём всё сильнее.

Дрожащие руки. Опустошение. Нет, пустота. Пропасть. В ушах до сих пор стояли его крики, его отчаяние. А понимание того, что прямо сейчас его тащат к этому столбу, добивало ещё сильнее. Служило контрольным, последним и смертельным ударом. Магии в себе она не чувствовала никакой.

В данный момент она горела там же, вместе с Дэниалом. Вся, без остатка, как и обещала совсем недавно. Быть верной до самого конца, любить до скончания веков и поднять, если тот упадёт. Так почему же он, чёрт возьми, не принял её руки?! Должен был почувствовать, увидеть — эмоции и фон были настолько сильны, что она пробилась в реальность, самый высокий уровень, когда первый круг Изнанки начинался лишь на третьем. Почему отказался от помощи, ведь мог сбежать, как и волчонок, которому, на что рыжая очень надеялась, удалость спасти. Хотя бы ему. Почему лишь ожидал поединка, ведь явно чуял, что стражники замерли не просто так, их что-то остановило и это явно был не Сэмюэль.

Где-то в глубине души надежда на то, что парень вернётся, жила. Задыхалась, почти умирала, но всё равно жила. Вдруг у него получится? Как же могут люди убить его?! Как огонь, её брат, сможет покусится на его тело?

...Но против воли пробивались крики. Какой-то очень маленькой частью ведьма ещё была там. Еще слышала всё. Как трещит хворост, как леденящий душу крик разносится над городом. И сколько в этом крике боли, сколько в нём чувства вины.

— Ты мне обещал! — выкрикнула в пустоту Фел. — Обещал, что вернешься! Что я даже не замечу твоего отсутствия!

Голос выходил дрожащим, срывающим и чуть хрипловатым. Безнадёжным.

— Прости.

Девушка вздрогнула. Медленно повернула голову и уставилась на высокого друида, подпирающего спиной стену слева. Странная прическа двух цветов была, наверное, волосами, но длину их разглядеть было невозможно. Зелёная кожа, местами проросшая на ней кора. Он глядел себе под ноги и от Хайло, кажется так его звали, дышало той же пустотой, что и от неё.

— Я не уберег его. Говорил, чтобы не ездил туда, но он меня не слушал.

Фелисия сглотнула ком в горле, попыталась что-то ответить, но не смогла. Как будто там был не противный комок из не выплеснутых до конца эмоций, а кость. Царапающая, острая и отвратительная, отравляющая всё тело. Колдунам и ведьмам нечего делать в городах, ибо там правит церковь. А в таких деревнях, как эта — духи.  И это их почва, их земля под ногами, родные простоты и пределы.

Почему? За что? Она вот, кажется, была убеждена, что за всё заплатила, что имеет право на счастье, что... что может просто спокойно жить, без козней и препятствий. Есть любовь Дэниала, есть его беспокойный ученик. Возможно вернётся и отец, когда-нибудь. И так будет ещё долго, думала она. А сейчас в голове лихорадочно проносись образы и картинки, и она старалась осознать: как это, что бы его не было? Девушка просто на просто не могла себе этого представить. Такого не может быть! И две картинки не сходились: в одной его приковывали к столбу, а в другой он широко улыбался, открывая дверь.

— Он мало кого слушает в принципе, — ухмылка поползла по губам.

И горечь снова вернулась, на этот раз безликая в своем горе. Не имеющая ни лица, ни имени, стоящая неподвижно, в тёмном балахоне, она протягивала к ведьме руки, стремясь заключить в свои объятия.