Скелдейл-хаус всегда был приютом смеха, и Джон, слава богу, внес щедрую лепту своего особенного юмора. Как и все мы, он сталкивался с неудачами, давал маху, терпел фиаско и, описывая их, пускал в ход весь свой талант незаурядного имитатора. Его отличали чуткость и полное отсутствие тщеславия, прекрасно сочетавшиеся с волевой натурой.

Но в первую очередь он по-прежнему остается для меня типичнейшим англичанином несколько старомодной закалки – любящим крикет, хранящим незыблемую веру в извечные духовные ценности и благоговеющим перед красотой края, в котором мы работали.

Когда он расстался с нами и открыл собственную практику в Беверли, мы, как и следовало ожидать, в хлопотах текущих дел виделись все реже и реже. Разумеется, бывали особые случаи. Хелен и я имели честь стать крестными родителями Аннетты, старшей дочки Круксов, затем поздравляли их с появлением на свет Джеймса и Элизабет. Иногда нам удавалось отдыхать с Хетер и Джоном в Скарборо, и, естественно, я встречался с Джоном на ветеринарных съездах, однако первая глава осталась в прошлом.

Убеждение, что в нашей профессии Джон пойдет далеко, побуждало меня ревностно следить за его успехами. Практика его быстро росла, ему пришлось даже взять трех помощников. Незаурядные энергия и организационные способности находили все большее признание, он деятельно участвовал в поднятии престижа нашей профессии и стал одним из ее лидеров. Мои прогнозы оправдались сполна: путь Джона наверх кончился, только когда он достиг вершины. В 1983 году, через тридцать лет после того, как он покинул Дарроуби, его избрали председателем Британской ассоциации ветеринаров.

Я был растроган, когда после столь долгого срока он вспомнил своего первого наставника и попросил меня произнести речь, открывающую церемонию его вступления в должность.

– Годы в Дарроуби были самыми счастливыми в нашей с Хетер жизни, – сказал он. – И я очень прошу вас дать согласие.

Вот так. Когда настал знаменательный день, я сидел в конференц-зале Ланкастерского университета среди сотен ветеринаров, съехавшихся со всего мира. Присутствовали все светила: куда ни глянь – именитые знаменитости. Но, разделавшись со своей речью и созерцая августейшее общество на эстраде, я испытывал невыразимое удовольствие от мысли, что самый важный среди них – «молодой человек» из Дарроуби, сидящий в центре.

А церемония продолжалась заведенным порядком: выпрямившись во весь рост, Джон принимал председательские регалии. Секретарь ассоциации помог ему облачиться в великолепную черную мантию с отделкой из зеленого муара. Затем его предшественник возложил ему на шею цепь с символом должности. Цепь застегнули на спине, и мне отчего-то представилось, как фермер сзади завязывает тесемки халата на ветеринаре, вызванном к телящейся корове. Видимо, такая же ассоциация возникла и у Джона. В этот торжественный момент он вдруг сказал:

– Будьте добры, ведро горячей воды, мыло и полотенце!

Зал взорвался хохотом. Кто из нас не произносил сотни раз эти самые слова?

Наконец Джон в полном облачении повернулся к собранию. С тех давних дней в Дарроуби он стал массивнее, шевелюра отливала серебром, и впечатление было самое внушительное. Я взглянул в зал на сидящих в первом ряду Хетер и всех их детей. Они сияли гордостью. На коленях у Джеймса я увидел Эмили, первую внучку, и подумал: «Как летят годы!» Ну что же, «молодым человеком» Джон уже не был, зато он был знаменитым и счастливым человеком.

В своей речи я пытался обрисовать уникальную способность Джона благотворно влиять на людей и, ища наиболее верные слова, перефразировал рекламу портера. «Он добирается туда, – сказал я, – куда другие ветеринары доступа не находят».

Я смотрел на продолжающуюся церемонию, а перед моим мысленным взором встала полузабытая картина: затерянное в холмах пустынное шоссе, застрявший в ручье автомобиль, открытая дверца, пощелкивающие дворники. Мне почудилось в ней что-то символическое. Ведь она же воплотила две особенности Джона, которые помогли ему достичь профессиональных вершин: преданную любовь к жене и умение принимать мгновенные решения.