Что было потом, Дан запомнил смутно. Он подобрался вплотную к женщине, незамеченный. И только собрался ей что-то сказать, как-то привлечь ее внимание, как новгородка, вдруг, повернула голову и сама, не ожидая того, столкнулась с Даном взглядом. Синева ее глаз снова, как в прошлый раз, затопила Дана, закружила и потянула за собой в бездонную, бескрайнюю пучину… У Дана вылетели все слова из головы и он, дурак дураком, застыл на месте. Затем, скрипя всеми своими извилинами, собрал всю свою волю в кулак и, краснея, что-то ляпнул. Совсем не то, что собирался, но это уже было не важно… Главное, что сказал. Новгородка ответила… и «плотину прорвало». Дан мгновенно обрел дар речи и крылья, и сходу спросил, как женщину зовут.
— Домна, в миру просто Ждана… — мягким, чуть-чуть грудным, слегка бархатистым голосом ответила женщина. Ее имя показалось Дану ужасно, невероятно, безумно красивым, столь же красивым, как и ее голос… А, затем Дан понес такую чушь, такую… С каждой секундой, с каждой минутой, с диким ужасом осознавая, что городит полный бред. Однако заставить себя остановиться он не мог… Как Ждана, при этом, не сбежала от него, не послала его в далекое пешее путешествие по известному адресу, и он сумел, невзирая на недовольный шепот соседей, узнать ее адрес и договориться, что придет в гости во второй день седмицы-недели, Дан не понял и сам…
После визита к новгородскому владыке, в голове Дана прочно засела мысль — помочь владыке Ионе. В том, старом варианте истории, Иона должен был умереть в начале ноября 1470 года, но в предстоящей битве за Новгород архиепископ был нужен Дану. Кстати, судя по покушению на Дана и Домаша… — по здравому размышлению, Дан все больше склонялся к мысли, что за нападением стоит кто-то из политических противников Борецких. И уж, конечно, не конкуренты Домаша по ремеслу или решившие «подзаработать» уголовники… — битва за Новгород уже началась. И сея битва предстояла не столько с Москвой, сколько с новгородскими же боярами и купчинами из тех, кому казна родная была милее Новгорода — Дан, мысленно, уже обозвал их «олигархами». К сожалению, на стороне этих господ были так называемые «обычаи старины» — ряд отживших свое, мешающих развитию города традиций и законов. Эти «обычаи» возникли на заре существования Руси, в ту эпоху, когда она только формировалась, в эпоху до монголо-татарского нашествия, до образования Великого Княжества Литовского и завоевания Прибалтики рыцарями-крестоносцами. В то время они были оправданы и необходимы. Но мир изменился. И теперь старые законы тормозили Новгород, не давали ему двигаться вперед, делали изгоем и отодвигали на обочину мировой истории… Но, зато, они устраивали новгородских богачей и толстосумов, ибо обеспечивали их доходами, не сопоставимыми с доходами остального населения Новгорода. И делали из бояр и купцов своеобразную касту…
В общем, Дан решил помочь владыке, а через него помочь и себе. — А, почему бы и нет? — думал он. — Что плохого в том, что я, помогая кому-то, помогу и себе? Особенно, если это нужно для дела… Здоровый эгоизм еще никогда никому не вредил. А, вот, деятели, мечтающие осчастливить мир задаром… Чаще всего, обходятся этому миру весьма дорого.
Помочь владыке можно было только одним путем — умудриться, как-то, продлить его жизнь. Медицинским или каким иным способом. Поскольку «какого иного» способа Дан не знал, то оставался чисто медицинский… Была у Дана одна идея. Не так, чтобы она гарантировала владыке еще минимум 100 лет, Дан, как уже говорилось, волшебником не являлся, однако попробовать стоило… Даже, при том раскладе, что архиепископ проживет всего лишь на пару недель или на месяц больше, чем в том, старом варианте истории… В любом случае, даже небольшая отсрочка смерти владыки играла против Москвы, а, значит, на пользу Новгорода.
Суть идеи Дана заключалась в следующем: — запихать, с помощью привозных южных фруктов и ягод, в организм архиепископа новгородского ряд неизвестных ему, организму, или малоизвестных заморских витаминов, минеральных веществ и всяческих аминокислот — о существовании которых сам архиепископ новгородский и прочая, прочая, прочая вряд ли догадывался и которыми, даже, зная о них, вряд ли стал бы особо «заморачиваться».
Дан намеревался, подобным образом, получить в организме владыки так называемый эффект «камчатского синдрома». Это когда рассада фруктов или овощей, в том далеком будущем-прошлом Дана, привезенная, допустим, из центральной России или Белоруссии, попадая в совершенно новую, богатую минеральными и другими ресурсами дальневосточную почву, вымахивала там, против прежнего, в 2, 3, а то и более раза… Главное, при этом, было уговорить Иону ежедневно употреблять оные дары природы. И тогда надежда, что идея Дана сработает, «камчатский синдром» подстегнет организм владыки и заставит его бороться за жизнь, становилась реальной. А, насколько уж, конкретно, удастся продлить жизнь владыки… сие ведомо, лишь, небесам, Дан же доступа в небесную канцелярию не имел… хотя и очень рассчитывал, что, если даже за дамой в черном «не заржавеет» и Иона проживет не больше того срока, что ему отпущено судьбой, было отпущено судьбой в старом варианте истории — до ноября 1470 года, оставшееся время владыка, все равно, будет чувствовать себя лучше и вести себя более активно. Важно, только, не переборщить со всеми этими витаминами, микроэлементами и аминокислотами, иначе лекарство превратится в свою противоположность и, вместо улучшения состояния владыки, окончательно испоганит его последние дни… Оставалось лишь придумать, как осуществить эту идею.
В один из своих заходов-походов, в сопровождении Клевца и Рудого, на Торжище, на тех рядах, где торговали хмельным медом и сравнительно крепким — градусом — переваром, Дан присмотрел и даже, более того, попробовал сам и попросил дать попробовать и своим сопровождающим — на что оба, и Рудый и Клевец единодушно сказали: — «Гадость!» — настоящую, с мерзким хлебным привкусом, самогонку. Самогонку!!! Дотоле неведомую в Новгороде! Первую на Руси! И гораздо более крепкую, чем «вымороженное» пиво — об этом пиве Дан услышал, аккурат за пару недель до того, как некие типы с небритыми физиономиями захотели познакомиться с ним и Домашем на окольном рву Новгорода…
В тот день и у Дана, и в мастерской, все шло, как-то, наперекосяк. И горшки криво выходили, и картинки на них размазывались. Домажир, Нежка, Зинька, Лаврин, да, и сам Дан — совместными усилиями уже успели запороть аж три горшка и две кондюшки… И планы по противостоянию Москве казались Дану, в этот день, какими-то туповатыми и несерьезными. И, вообще, малоосуществимыми. А то, что уже делалось по этому поводу, по защите Новгорода от войск московского княжества, чудилось делалось столь медленно, что не имело никакого смысла. Да, еще, эти блондинисто-рыжие физиономии соседей с усадьбы напротив, с их любопытными вытаращенными белесыми глазенками… Плюнуть бы в эти зенки! И дождь, противный, весь день льющий, дождь… И такая зеленая тоска, как знаменитый в далеком прошлом-будущем крокодил Гена, обуяла-накатила на Дана, такая тоска… Хоть волком вой! В конце концов, промучившись до появления первых признаков сумерек — а рабочий день в мастерской, впрочем, как и везде в Новгороде, не имел четкого временного ограничения. Те, кто жил далеко, за исключением «безбашенного» Семена, обитавшего в Неревском конце, уходили домой пораньше, чтобы не шарахаться по улицам и улочкам в темноте — сие чревато было в Новгороде из-за грабежей, совершаемых после захода солнца. Те, кто жил поближе, работали позже. В общем, промучившись до появления первых признаков сумерек, Дан обратился к Семену, как наиболее сведущему и шустрому, с пожеланием мало-мало надраться. И не слабого меда, а чего-нибудь покрепче. Мол, не знает ли он, кого-нибудь, живущего не на другом конце Новгорода, кто торгует на вынос — сидеть в корчме и видеть мерзкие пьяные чужие рожи Дану совсем не хотелось — торгует, так называемым «переваром», медовухой, для усиления градуса переваренной с пивом? А то так хочется выпить, аж зубы гнутся…
Семен, ухмыльнувшись в свою пегую бороденку после слов Дана — «аж зубы гнуться» и, видно, запомнив это выражение, как один из «перлов» начальника… — Кстати, по идее, Дан должен был адаптировавшись в новой культурной среде, под влиянием, на порядок, более многочисленных ее носителей, перестать применять свои «словечки» из 21 века, но произошло обратное. Дан не только не прекратил употреблять разные выражения из прошлого-будущего, но и окружающие его новгородцы стали, все чаще, применять слова и выражения Дана. Возможно, все потому что Дан крутился в коллективе, относительно небольшом, и, при этом, агрессивно воздействовал на него — ломал стереотипы поведения и работы, внедрял новые понятия и технологии… — на вопрос Дана Семен заявил, что, случайно, знает такого кого-нибудь. Живущего прямо тут, неподалеку, в посаде. И специализирующегося на производстве и продаже пива. И не только «перевара», но и ядрёного «вымороженного» пива. Но для последнего, «зимнего», пива сейчас не сезон…
Так, вот, эту первую, плохо очищенную, хлебную самогонку, Дан и решил приспособить на благое дело. Тем паче, что, как Дан подсмотрел — постоял пять минут неподалеку, пообсуждал вместе с Рудым и Клевцом проходящих мимо, в сопровождении братьев, отцов и прочих представителей мужского пола, новгородских красных девиц-молодиц — брали самопальную «дурь» никак. Совсем «никак». И это, несмотря на все ухищрения, болтовню и размахивание купца руками. Принюхивались, морщились, пробовали на язык и, брезгливо скривившись, уходили. Непривычны были новгородцы к столь крепкому и, да что там говорить — мерзкому питию. Мерзкому, поскольку очищен самогон был скверно. Однако, по сравнению с невероятно дорогой и потому, еще долго, коммерчески бесперспективной фряжской «аква витой» — слегка разбавленным водой спиртом, полученным, как понимал Дан, из винограда путем использования перегонного куба, и, привозимой в Новгород фряжскими — генуэзскими — купцами и московскими гостями, он был дешевле. И намного дешевле. А значит, и выход этого продукта на рынок, если рассуждать «глобально», то бишь ширше, дальше и глубжее — как говорил один деятель… последний руководитель некогда огромной страны, являлось лишь делом времени. И посему, лучше всего было его, ентот продукт, заранее «прихватизировать» и заложенный в нем потенциал направить не на спаивание народа и получение сверхприбылей, чем грешила власть в его стране в далеком прошлом-будущем и, что, само по себе, уже пошло, к тому же, такого «будущего» ни для Новгорода, ни для остальной Руси Дан не желал, а на медицинские цели и им подобные дела. То есть, приспособить для обеззараживания ран, для наркоза, использовать для растирания… В конце концов, спирт из самогона можно сделать даже топливом. И это все мгновенно пронеслось в голове Дана…
Под впечатлением большого коммерческого будущего самогона, Дан, тут же, сходу, придумал, как уговорить компаньона, то есть Домаша, согласиться на сие, совсем не гончарное, производство, то есть. на изготовление самогона, первого на Руси… По крайней мере, Дан, еще, ничего не слышал о самогоне или иначе — хлебном вине в княжестве Литовском, в землях Южной Руси и бывших Владимиро-Суздальских и Рязанских пределах… Нужно было только придумать, под каким «соусом» пустить это «хлебное вино» в «народ». Но сначала, конечно, довести его до ума. Сам Дан ничегошеньки не понимал в самогоноварении, ни разу в жизни лично не гнал самогон и только краем уха слышал о том, из чего и как он делается. Ах, да. Ну, конечно, еще и пил ее раз… надцать или… Во всяком случае, не более десяти раз. Однако, в чистом виде употребил данный продукт всего пару раз. И теперь всяко не забудет ее вкус. Никогда не забудет. Уж слишком мерзкая была обычная ржаная самогонка. А, что касаемо всех прочих раз, пил ее не в чистом виде, а как разные настойки — на дубовой коре, на апельсиновых корках, на рябине и так далее… В общем, Дан постоял немного, посмотрел на мучения купца — у которого ни быстро, ни медленно, но потихоньку продавалось все, все, кроме «хлебного вина»-самогонки — да, и подошел к купцу на «поговорить». Разумеется, о нем, о самогоне.
Как выяснилось, дородный, крупный, носатый, но ниже Дана и с солидным брюшком, с характерной для новгородцев рыжиной в волосах, усах, бороде и бровях купчина знал Дана, точнее, знал о Дане. О чем купец сам и сообщил ему. Сказал, что, хоть ни разу и не видел мастера Дана, но после того случая, когда монахи из полка владыки ловили по всему Новгороду татей, напавших на некоего литвина Дана…
— Еще бы, — подумал Дан, — шуму было на весь город. Да, и на Торжище, скорее всего, пусть связь между появлением на улицах воинов-монахов и нападением на них с Домашем и не была явной, быстро догадались что к чему. И соединили вместе — нападение на двух гончаров, случившееся на виду у множества новгородцев, работавших на восстановлении крепостных стен, с розыском воинами-монахами неких татей. Особенно с учетом того, что приметы этих, разыскиваемых, татей совпадали, по словам новгородцев-свидетелей, с приметами тех, кто участвовал в нападении. А потом, стало еще известно, что один из гончаров был тем самым литвином, горшки которого, в последнее время, очень интересуют немецких и готских гостей…
Купец сразу сообразил, по описанию и, главное, разговору — чтобы «цокать», как новгородцы, нужно было родиться в Новгороде или, по крайней мере, прожить в городе больше, чем пару месяцев — кто перед ним. И не успел Дан и заикнуться о самогонке, как купчина, словно равный к равному… — хотя Анисим и был настоящим купцом, не каким-нибудь там лоточником, а владельцем лавки на Торжище, но… Но не настолько богатым, чтобы не стоять самому в лавке. А Дан, пусть и выглядел обычным ремесленником, однако, судя по телохранителям и простой, но качественной одежде — «боярство» Дана далеко не всем было известно, а свой «золотой» пояс, Дан, без надобности, старался не надевать, дабы дела вести было проще — был весьма богатым ремесленником, так что в простонародной «табели о рангах» они были равны… — тут же пожаловался Дану, что зря связался с самогонкой. Пожалел родственника, а ее никто брать не хочет… Услышав сие, Дан мгновенно поменял свой первоначальный план — предложить купцу продать ему, Дану, всю партию «хлебного вина», продать оптом, и поговорить с ним, насчет, будущих партий. Возможно даже предложить купцу войти в долю с Даном и Домашем, учитывая необходимость дальнейших поставок самогона. Однако сейчас… В свете открывшихся обстоятельств…
— Стоп, — перебил купца Дан. Получилось не очень вежливо, но, тем не менее… Дан, снова, но уже официально, несмотря на то, что купец узнал его, представился купцу: — Мастер Дан!
— Анисим, — сначала «затормозил», а затем ответно назвал себя купец.
— Анисим, — проникновенно начал-обратился Дан к купцу и, попросив Рудого и Клевца сделать так, чтобы им никто не мешал, понес дальше сплошную ахинею, во всю используя опыт профессиональных демагогов-политиков из того 21 века, из которого попал сюда, в Новгород 15 века… Дан стал расспрашивать купца о его «делах», сочувствовать ему в бедах, одновременно говоря о себе и периодически, то в стиле — все в жизни плохо, жалуясь, что никто его, мастера Дана, не любит и в Новгороде жить тоже все хреновей и хреновей, то, наоборот, хвалясь своей мастерской и работниками в мастерской, и утверждая, что жизнь в Новгороде все лучше и лучше и, что новгородские купцы и мастера — самые оборотистые и мастеровитые и, вообще, скоро будет для всех купцов и мастеров такое счастье, такое… Цены на закупку все и всего упадут, а на продажу вырастут, а народ, как ломанется, как ломанется на торг… и будет все скупать аж по десять раз на дню. И по тройной цене…! Дан минут 10 убалтывал купца, выражал солидарность с купцом — абсолютно по всем вопросам — и старательно «грузил» и «грузил» его. Дан хотел, дабы купец расслабился, перестал быть настороже и думать о своей выгоде. А потом, когда купец расслабиться… Почувствовав, что торговец «дошел», Дан, как бы мимоходом, внезапно поинтересовался: — А где этого, твоего неудачника-родственника, найти? Посмотреть бы на него, что ли… хоть одним глазом. — И, не обращая внимания на удивленно вытаращившегося на Дана купца… — Кажется, «посмотреть одним глазом», — догадался Дан, — здесь еще «не проходили»… — добавил: — И заодно, коль тебе его так жалко, я могу с ним поговорить — вдруг, он способен на что-то более толковое, чем измыслить гнусную, никому не нужную жидкость?
Ответа Дан ждал с замиранием сердца, ведь, если у купца в голове, хоть на немножко, осталось здравого смысла, он просто обязан спросить себя сейчас: — С чего это, вдруг, чужак захотел посмотреть на его родственника и узнать на что тот способен?
— А, что его искать, — легкомысленно сказал купец, одуревший от бесконечного потока слов Дана и, похоже, считающий Дана уже чуть ли не самым близким человеком, — здесь он. — И, выглянув за прилавок, крикнул: — Федор!