Василий-тысяцкий сидел рядом с Даном, а Дан думал, что ему ответить: — В каких, к черту, сражениях я участвовал? — Ни в каких сражениях Дан и близко не участвовал, самое большое в бригадных учениях. И то явно не средневековых…

Перед мысленным взором Дана закрутились серые лопасти вертолетов, сорвались с места и рванули вперед пятнистые машины пехоты и начали разворачивать стволы-хоботы приземистые, жуткие в своей монструозности, танки…

— А, знаешь, мастер, — вдруг произнес воевода, и широко улыбнулся, показывая все свои, вернее, почти все 32 зуба, — не надо ничего отвечать! — И, смешно прищурив глаза, добавил: — Ибо, судя по тому, что я уже слышал и по тому, каких зверей ты рисуешь, наверное, я и помыслить не смогу эти сражения. Так, ведь? — продолжал улыбаться воевода, уставившись в глаза Дана… Несколько секунд Дан и тысяцкий мерились взглядами, а затем воевода согнал улыбку с лица, отвернулся, наклонился и сорвал травинку. Распрямился, повертел ее в пальцах…

— Чужой ты… мастер Дан, — особо выделив «мастер Дан», уронил воевода, — и не из простых. Я же чувствую… Еще у Марфы почувствовал. И опасен ты… — Василий замолчал, а затем добавил: — Посадить бы тебя в «холодную»… да, только Марфа будет против, да и не за что… — Воевода снова замолчал, потом бросил травинку на землю и гулко хлопнул своей здоровенной ладонью по бревну. — Ну, лады, — жестко произнес он, вставая и поправляя меч, — вернемся к делам нашим насущным. Мы, — произнес тысяцкий, возвышаясь над Даном и подразумевая под этим «мы», видимо, боярыню Борецкую, новгородского посадника и себя, — обсудили твои слова. К сожалению, проверить их нельзя. Сейчас нельзя, — уточнил тысяцкий. — Но оружие на складах проверить можно. Оно, действительно, порченное. Не уследил староста.

Воевода постоял с минуту возле Дана, словно думая, что ему делать дальше, после чего неожиданно, опять присел на завалинку и продолжил: — Я вопрос задать хочу. Ты, все же, чужой и не возомнишь лишнего. Ответь мне, мастер, о будущей войне. Ведь, прав ты, уже и черные людишки, — тысяцкий посмотрел на руки Дана со следами глины и красителей на коже, — недовольны, за Москву готовы кричать. — Тысяцкий сделал паузу… и, вдруг, спросил: — Ты бы что сделал, окажись воеводой новгородским?

— Ясно, — несколько отстраненно подумал Дан и вспомнил свое посещение Марфы-Посадницы и присутствовавших там посадника Дмитрия и тысяцкого, — поверить не поверили, но червячок, все же, точит. Подстраховаться решили. И поговорить с непонятным мастером Даном еще раз. Потому и посадить в «холодную» боитесь. Тем более, что дело, действительно, идет к войне с Москвой. И визит этот, конечно, не твоя инициатива, воевода, а боярыни Борецкой. Но невместно боярыне Борецкой, матери новгородского посадника, вызывать к себе снова какого-то мастера Дана — как мысленно называл себя уже и сам Дан — притом мастера, едва только появившегося в городе. А новгородскому воеводе, вроде как, и нет урона для чести зайти на усадьбу бывшего воина Домаша.

Внезапно Дану пришли на память слова тысяцкого о «чужом» и то, как он, тысяцкий, посмотрел на руки Дана.

— Интересно, а за кого он меня принимает? — мелькнула мысль в голове Дана. — За «чернь»? Непохоже… А за кого? Может спросить? Или бог с ним..? Однако, вернемся к «нашим баранам». Чтобы бы я сделал, окажись на твоем месте, воевода? То есть, чтобы я посоветовал боярыне Борецкой, посаднику Господина Великого Новгорода и тебе, тысяцкий, на случай возможной войны с Москвой? Иначе говоря, хоть верить мне вы и не верите, но узнать что-нибудь новенькое на случай войны совсем не прочь. Однако, интересно черти пляшут… Окажись я на твоем месте, воевода, я бы сделал многое. Вернее, постарался бы сделать многое. Но пока я на своем месте, а не на твоем месте. Поэтому «советовать» нужно аккуратно и начать лучше с малого. Такого, что вы точно примите и сделаете, поскольку для вас это будет несложно. А, сказав: — «А», вы вынуждены будете сказать и остальные буквы алфавита. Уж я постараюсь! И других запрягу. Главное начать. А там и Москва подключится…

— Нет, воевода, — сказал Дан. И дипломатично продолжил: — Я не думаю, что это хорошая идея — примерять мне твое место. На твоем месте должен быть только ты. — Дан заметил, что глаза у тысяцкого слегка заледенели, видимо лесть, пусть даже завуалированную, воевода не любил. И это был лишний плюсик к характеру тысяцкого. — Но, будь, возможно, привести в порядок, — аккуратно добавил Дан, старательно избегая всяких «будь моя воля» или «я бы сделал»… — Дан ни в коем случае не хотел, чтобы хоть кто-нибудь из указанной троицы — боярыня Борецкая, посадник Дмитрий или сам тысяцкий — смог, хоть когда-нибудь, трактовать его слова, как посягательство на их, тысяцкого, посадника или Марфы-Посадницы власть. Он не понаслышке знал, как, сказанное без всякой «задней мысли» неосторожное слово может загубить любое, самое хорошее дело… — но, будь, возможно, — повторил Дан, — привести в порядок оружие на складах в Новгороде, то это было бы хорошо. Кроме того, вероятно, есть смысл отремонтировать новгородские стены, которые, как я понимаю, давно никто не ремонтировал…

Дан не раз видел городские стены и все время ужасался их жуткому состоянию. Сооружение, призванное оберегать город от нападений врагов, имело крайне запущенный вид и никак не ассоциировалось у Дана с крепостной стеной средневекового города. То есть, с обороной города. Новгородские стены больше походили на развалины, чем на крепостную фортификацию.

— А, вообще, воевода, — Дан придавил рукой усевшегося на ногу комара, — там, где я был, я слышал замечательное выражение — «Тот, кто хочет мира, должен готовиться к войне». И еще — «Кто не хочет кормить собственную армию, будет кормить чужую».

— Хм, — после слегка затянувшейся паузы, уронил тысяцкий, — хорошее выражение. Пожалуй, — после еще одной паузы, добавил воевода, — даже очень хорошее!

— Березовицы с дороги? — Подсуетился Вавула, держа в руках две новые, из последних, красиво изукрашенные кружки, наполненные доверху соком березы.

— Пьяная? — поинтересовался тысяцкий.

— Есть немножко, — ответил расторопный работник.

— Ну, если только немножко, — сказал воевода, забирая обе кружки из рук Вавулы. — И им тоже принеси, — кивнул на своих подручных воевода и протянул одну из кружек Дану. Дан взял кружку и чуток пригубил кисловатый, немного забродивший сок. Чуток, потому что жажды не испытывал и пригубил лишь из уважения к воеводе, приложившемуся к кружке сразу и основательно, и к старанию Вавулы, не поленившемуся достать сок из хозяйственной клети и не забывшего, в отличие от Дана, о древнем обычае — угостить гостя.

— Твоя работа? — спросил тысяцкий, рассматривая нарисованного на кружке косматого медведя.

— Нет, — откликнулся Дан, — Лавра. Он писал. — Воевода бросил быстрый взгляд на Дана и снова уставился на кружку.