Хотя, чего скрывать, трахать её одно удовольствие. Член всё ещё пульсировал, и Валид был бы не прочь повторить забег. Кровь на белой простыне и перепачканные его спермой бёдра Шах служили чем-то вроде спускового механизма. Останавливало одно — её грустный взгляд. И это бесило. Ему никогда не было дела до самочувствия женщин. Драл, как сук, помечая одну за другой. А эту жаль. С этой всё по-другому. Вроде бы хорошо это, новые ощущения и всё такое. А вроде бы и дерьмово. Валид никогда не проявлял слабостей. Он мог склонить голову лишь перед одной женщиной — мамой. Лишь она достойна сочувствия. Но никак не эта избалованная девчонка, наплевавшая на древние традиции и забывшая, кто она есть.

— Как будто тебя это беспокоит, — отвернулась к окну, за которым уже начинался рассвет.

— А если так?

Она лишь фыркнула, промолчала, а Хаджиев осознал, что перегнул палку. Девственница всё-таки. Прижав её к себе, закрыл глаза.

— Я не хотел причинить тебе боль, — нет, он хотел как раз. Но это было до того, как оказался в ней и понял, что именно эта женщина принесёт ему удовлетворение. Если, конечно, они раньше друг друга ни убьют.

Усмехнулся и снова взглянул на малышку в своих руках. Она уже больше, чем просто жена. Так незаметно и быстро пробралась под кожу, что теперь вырвать было бы трудно. Если бы он этого хотел.

— Ты хотел.

— Нет, — вдыхая запах её всколоченных волос.

— Да, — повела плечом, пытаясь избавиться от него.

— Нет, — шлёпнул жену по попе, и Шах вдруг всхлипнула. Этого ему только не хватало.

Между ног всё горело, а живот невыносимо ныл от тягучей, мучительной боли. Когда Валид оставил меня в покое, я уже не могла двигаться. Хотелось плакать. Навзрыд. Да, я не чувствовала отвращения к Хаджиеву, но внутри поселилась ужасная тоска, будто случилось что-то непоправимое. И я знала, что именно… Я лишилась не только девственности, но и права решать свою судьбу самой.

Я попала в плен — вот такое страшное чувство. Съедающее душу, жуткое ощущение безысходности.

И я заплакала. Закрыла лицо руками, сгорая от стыда за свою слабость, и затряслась от накативших рыданий.

Я чувствовала, как напряглось тело Валида. Оно будто в горячий камень превратилось. Стало твёрдым, жёстким. Дыхание над моим ухом участилось.

— Перестань, — последовал строгий приказ, а я, словно назло ему, заплакала громче. — Шахидат! — рывком повернул меня к себе, вжал в постель. — В чём дело? Тебе больно?

— Оставь меня в покое! — слабо себя контролируя, выкрикнула ему в лицо, и оно перекосилось от ярости.

— Шах, — наградив меня предупреждающим взглядом, Валид скрипнул зубами. — Ты не можешь меня прогнать. И говорить так со мной тоже не можешь. Прекрати эту истерику и приди в себя, наконец. Я вернусь завтра и хочу видеть свою жену, а не жалкую овцу.

Он отпустил меня, поднялся с кровати и, подхватив с пола свои вещи, пошёл прочь из комнаты.

А я закрыла глаза, медленно выдохнула, принуждая себя успокоиться. Он прав. Я сейчас слабая и жалкая овца. Не способная даже постоять за себя. Мерзкое, наверное, зрелище. Нужно собраться с силами и бороться дальше. В конце концов, свадьба — не приговор. Все замуж выходят.

Только сердце всё так же болезненно ныло, и я продолжала беззвучно рыдать. В конце концов, сдалась, пообещав себе, что это лишь до утра. А после рассвета я снова соберусь с духом и продолжу эту беспощадную войну.