– То есть, – не поняла Настя.

– Очень мне рекомендовано больше не печатать в «Курьере» агитационные материалы Егора Фомина.

– Как это? – снова не поняла Настя. – У нас же только первый материал вышел на прошлой неделе, как официально начался агитационный период в СМИ. – Настя невольно улыбнулась, вспомнив, как в прошлый понедельник спорила с Гончаровым, какой материал ставить рядом с платником про Фомина. Редактор настаивал на какой-то криминальной чернухе, а Настя кипятилась, что подобное соседство плохо скажется на имидже. Она привела триста пятьдесят самых важных и логичных доводов, но сработал только один. Только накануне приключилась ее история с перерезанными тормозами, и когда Настя про это упомянула, Гончаров сердито махнул рукой и отправил ее домой, сказав, что все будет хорошо. Во вторник Настя открыла газету и захохотала. Рядом со статьей про Егора красовался рассказ про мальчика-вундеркинда, гениально играющего в шахматы. Заголовок, растянутый на всю страницу, гласил: «Чемпион растет!» Фотография улыбающегося Фомина всячески намекала на то, что к нему это утверждение относится тоже.

Вынырнув из воспоминаний, Настя вернулась к разговору.

– Так что имеется в виду, Юрий Алексеевич? У нас же сегодня вторая статья должна в номер пойти. А вообще четыре материала из избирательного фонда вперед проплачены.

– Деньги-то мы вернем, – неуверенно проговорил Гончаров.

– Что значит вернем деньги?! – закричала Настя. – У нас договор подписан! Мы забронировали четыре материала по одной трети первой полосы. С трехкратной наценкой. Вы не можете нам сейчас отказать! Не имеете права!

– По закону вполне имею. – Голос Гончарова был сух и скрипуч. – Настя, ты политический обозреватель, ты не хуже меня знаешь, что частное печатное СМИ может отказать любому кандидату без объяснения причин. Но я как раз пытаюсь тебе эти причины объяснить.

– Видимо, плохо пытаетесь, потому что я не понимаю! – отрезала Настя.

– Я ж тебе говорю, Романова. Меня пригласил к себе Шубин и четко сформулировал, что если «Курьер» и дальше будет поддерживать Фомина и публиковать его материалы, то у газеты начнутся неприятности.

– Какие, Юрий Алексеевич?

– Да какие угодно! – заорал редактор. – Придет налоговая, пожарная, СЭС, общество защиты животных, да кто угодно! Ты что, совсем дура, не понимаешь, с какой стороны «Курьер» могут неприятности ожидать?! Это еще хорошо, что он не знает, что я лично к штабу Фомина отношение имею. Разговор бы наш совсем по-другому пошел.

– А вы имеете отношение к штабу Фомина? – В голосе Насти появилась присущая ей надменность. – Или вы считаете один слоган и парочку советов полноценным вкладом в избирательную кампанию?

– Не имею – и слава богу! Сейчас речь не обо мне, а о газете. Ты должна понимать, что за мной стоит коллектив в пятьдесят человек. Я не могу рисковать их будущим. Так что сегодняшний материал я снимаю, деньги за него и два оставшихся перевожу обратно Фомину на счет.

– Понятно, – горько сказала Настя. – Вот только вчера мы с девчонками говорили о том, какую цену готов заплатить за свою жизненную позицию Стрелецкий. У него за спиной не пятьдесят человек, а пять тысяч, и налоговая у него сидит, и пожарные. А он все равно от данного слова не отказывается.

– Ну, если тебе от этого легче, можешь считать, что он святой, а я подонок, – сухо ответил Гончаров. – Хотя с твоей стороны это будет черной неблагодарностью.

– Почему?

– Потому что еще одна задача, которую поставил передо мной Шубин, заключается в том, что я должен тебя уволить. А я ему сказал, что делать этого не стану. Что ты – свободный человек и вольна сама выбирать, чем тебе заниматься в свободное от работы время. Хочешь – крестиком вышиваешь, хочешь – пиар-кампании ведешь. Правда, ты бы, Анастасия, написала заявление на отпуск задним числом. Я бы его заверил, что ты в отпуске, а потому никакого влияния на тебя я в данный момент времени не имею.

У Насти пересохло в горле. Льющийся из окна белый свет уже не казался ей добрым и ясным, а нестерпимо резал глаза.

– Погодите, Юрий Алексеевич, я не поняла. Так вы меня увольняете или нет?