В зале ропот, командиры двигаются на местах, гремят по полу разномастные стулья и табуреты. Раздаётся несколько выкриков «Охи»! (Нет!)

— В сложившихся условиях мы приняли решение продолжить борьбу. Оно поддержано советским командованием. Поэтому я, как старший командир союзников на Крите, принял решение взять всю полноту власти на себя и понимаю всю связанную с этим ответственность. Господа и товарищи, приказываю…

***

Джон устал, как целая бригада портовых грузчиков — проклятые тевтоны не дают и получаса передышки. Черт возьми, при всей своей чудовищной смелости эти отчаянные мерзавцы в самом деле отличные бойцы — даже самые безрассудные атаки отлично организованы. Каких-нибудь итальянцев или французов уже давно бы перебили до последнего, а эти черти в песочных касках ухитряются отойти почти без потерь, потрепав британскую оборону. После того, как вражеские миномёты и странные, будто вдавленные в землю пушки выбили в окопах половину пулемётов, оборона австралийцев держится за счёт башенной артиллерии «Йорка» и танковых контратак — броню тяжёлых машин Мэллоу десантникам пробить нечем. Но сколько ещё выдержат изношенные механизмы старых «Матильд»? На ходу осталось четыре танка — развалившаяся коробка передач и сгоревший фрикцион превратили ещё два в неподвижные огневые точки. К оставшимся перед линией окопов танкам из темноты время от времени пытаются подползти немцы с зарядами взрывчатки, но австралийцы каждый раз успевают подстрелить любителя ползать с грузом по ровному полю.

Вытащить танки пока не удаётся — когда к сломанной машине подъезжает буксировщик, боши начинают бить по ним из миномётов. Мелкие мины в лучшем случае могут оцарапать осколками краску, но для того, чтобы сцепить машины тросами, нужно рискнуть жизнью. Таких смельчаков в роте не нашлось.

В заливе за спиной ревут авиационные моторы — на освещённую прожекторами поверхность залива приводняются и взлетают тяжёлые «Сандерленды». В первую очередь эвакуируются имущество штабов и раненые. Чтобы не допустить обстрела с берега, Фрейберг выдернул из уличных боёв в Кании и перебросил к аэродрому два батальона новозеландских стрелков. Побережье пока удаётся отстоять.

Впереди лопнул очередной осветительный снаряд, выпущенный с разбитого бомбами крейсера «Глочестер». Неестественный свет залил изрытое воронками поле аэродрома, видны даже дальние холмы. Идущих в атаку врагов при таком освещении рассмотреть можно, а вот лежащего или ползущего человека вряд ли, мешает пляска движущихся теней. А когда заряд прогорит, какое-то время и вовсе ни черта невозможно разглядеть. Поэтому большая часть защитников заранее утыкаются лицами в траву, только специальные наблюдатели, щурясь, выглядывают признаки готовящейся атаки.

Усталость вызвала какое-то отупение — Джон продолжает смотреть, отдавать команды, управляет своими подчинёнными, но всё это воспринимается, как происходящее с кем-то другим, настоящий Джон Мэллоу наблюдает за деятельностью измотанного капитана в грязном комбинезоне откуда-то со стороны.

Ближе к рассвету немцы всё-таки выдыхаются, и Джон, оттащив таки сломанные машины за линию пехотных окопов, засыпает, уткнувшись лбом в укладку пулемётных магазинов. Ни ревущие во взлётном режиме моторы перегруженных самолётов, ни залп восьмидюймовок тяжёлого крейсера не могут ему помешать.

***

«Сначала ты работаешь на свою репутацию, потом… потом она подбрасывает тебе ещё больше работы».

Импровизированные бронетранспортёры и большую часть пехоты пришлось отдать Мишке — по козьим тропам, которыми пробираются сейчас машины Алексея, бывшие грузовики не смогут пройти никогда. Взамен Фунтиков отдал роту на «Гочкисах», узкие француженки точно протиснутся там, где Котовский проведёт свои танки. Весь расчёт сумасшедшего ночного марша по горным склонам на то, что немцы не сумели занять южные подходы к Хании и их ещё можно обойти. С теми силами, которые уже высадились на остров, греческий штаб ещё рассчитывает справиться, но если гитлеровцам удастся запустить воздушную карусель, на Крит каждый час будет высаживаться до двух тысяч немецких солдат. Может быть и меньше, но генералы предпочитают просчитывать худший сценарий. Сорвать посадку транспортников любой ценой приказано главному специалисту по проведению горных танковых маршей.

По дрянным тропам для конных двуколок танки идут на скорости в двадцать километров в час, на ровных участках разгоняются до тридцати. Жаль, таких участков попадается немного. Идут без фар, почти вслепую. Сидя в головной машине, Котовский старается не упустить из виду главный ориентир — светлую конскую задницу. Танкистов ведут за собой сменяющиеся местные уроженцы, которые знают эти склоны, как свои пять пальцев. Уловка с серыми лошадьми — их идея.

Светящиеся стрелки на циферблате трофейных часов вращаются слишком быстро. Дорога стелется под гусеницы медленнее, но ускорить движение невозможно. Остаётся только надеяться, что потом тропа станет лучше.

Проворачивается над головой Млечный Путь, уходят за корму размытые тьмой силуэты скал и деревьев. Через три часа после начала марша пришлось столкнуть с дороги одну из танкеток, ещё через час — вторую. Только бы выдержали танки — их и без того слишком мало, а на узкой дорожке даже мелкий ремонт становится невозможным, нет ни времени ждать, ни возможности объехать. Техника, будто понимая, что поставлено на карту, пока работает. Алексей украдкой похлопывает свой танк по броне — как боевого коня. Майор совершенно уверен — машина чувствует хорошее отношение.

***

Рубленый силуэт с дурацким огрызком вместо пушки удаётся рассмотреть в последний момент — на серую броню лег отсвет близкого пожара. Григорий не дожидаясь команды бросает танк вперёд, проскакивает мимо пристроившегося за опрокинутой афишной тумбой панцера и рвёт на себя правый рычаг. Скрежет траков по камням, БТ-шка разворачивается, проскальзывая по инерции. Когда мир перестаёт вращаться, над головой звонко хлопает пушка и бронебойный снаряд с дистанции двадцать метров входит в плоскую стенку немецкой башни прямо между цифр тактического номера.

— Молодец, Гришка!

А на двадцать восьмом такой фокус не сделать — тяжёл был старый конь, длинный, а как вспомнишь сгоревшую машину, что-то в душе начинает щемить, аж плакать охота.