Любая боль становится абстрактной в ретроспективе. К нашему счастью, никто не в состоянии вызвать в памяти испытанную прежде боль во всей ее силе. Вспоминая ту боль, из-за которой изначально попала в больницу, я могу описать ее в общих чертах, прикинуть ее размер и форму, однако она стала чем-то отдельным от меня. Происходит своего рода сенсорное насыщение – подобно тому, как теряет для нас всяческий смысл слово, повторенное бесчисленное количество раз. Я помню, что понимала – эта боль несовместима с жизнью. Я помню, как думала о том, что до этого момента не знала ровным счетом ничего о смысле слова «боль», а также что все, что я прежде называла болью, было лишь слабой тенью массивного сооружения под названием боль. Боль, которая разрывала меня на части, была попросту невыносимой.
Инстинкт подсказывал мне, что если столь сильная боль не прекратится, то она обязательно меня убьет.
Я корчилась от боли на каталке в палате акушерского отделения, окруженная типичными для больницы стенами в серо-зеленом кафеле.
Скрючившись, я лежала на правом боку, и мое лицо было достаточно близко к плитке, чтобы почувствовать резкий запах замешанного в раствор хлора. Глазами пробежалась вверх до самого потолка – все делалось с тем расчетом, чтобы было как можно проще вытирать брызги крови. Меня затрясло от мысли о том, через что мне еще предстоит пройти. Меня обескураживал и пугал тот факт, что этот момент специально продумывался при строительстве – все равно что смотреть в криминальных новостях запись с камеры наблюдения, на которой человек покупает липкую ленту прямо перед убийством. Скучная рутина, предвосхищающая последующие ужасы.
Боль началась внезапно за час до этого, прямо во время беззаботного ужина. Это был один из тех совершенно ничем не примечательных дней, про который я бы вскоре совсем позабыла, если бы он не закончился такой катастрофой. В итоге этот серый день стал началом чего-то нового, только мне еще не скоро предстояло это понять.
«Это был совершенно обычный день».
Я часто слышу подобные слова от пациентов и их родственников, людей, переживших ужасную болезнь или семейную трагедию. Когда они размышляют о том, как один день в корне изменил их жизнь, они неизбежно говорят о том, насколько обыденным и непримечательным этот день был до этого момента. Спокойная водная гладь в день, когда кто-то утонул. Безоблачное синее небо в день авиакатастрофы. Из-за отсутствия каких-либо предзнаменований, к которым нас приучили Голливуд и литература, мы чувствуем себя своего рода обманутыми, так как нас лишили возможности предвидеть трагедию. Лишили возможности ее предотвратить.
Это было начало весны, и солнце ярко светило, предвещая предстоящее лето. Воздух в тени был по-прежнему морозным, однако на солнце холод уже был не таким пронзительным. У меня был выходной, и я запланировала сходить перед ужином за покупками. У меня был с собой список всего необходимого для кружка вязания, в который я записалась. Сама идея что-то вязать показалась мне до смешного неэффективной – возможно, именно поэтому она так меня привлекла. После стольких лет, каждая секунда которых была посвящена чтению, учебе и уходу за больными, идея о том, что у меня может найтись время на вязание, стала для меня словно символом освобождения. Кроме того, меня прельщала мысль сделать что-нибудь своими руками для ребенка.
Первым делом, однако, я собиралась купить новую обувь для своих отекших ног. Я была на седьмом месяце беременности, и мое тело было раздутым и тяжелым. Я совсем перестала носить красивые туфли, и теперь даже мои ортопедические ботинки с плоской подошвой к середине дня врезались в кожу вокруг стопы. Я зашла в огромный обувной магазин и принялась искать полки с туфлями на плоской подошве.
Подходя к нужным мне рядам, я почувствовала, что начинаю терять равновесие. До меня вдруг дошло, что я не помню, как приехала сюда на машине. Я осмотрелась вокруг – неужели меня кто-то подвез? Нет, я была одна, значит, за рулем была я. Было странно, что я так быстро об этом забыла, но списала все на недосып. Только что подошел к концу очень загруженный месяц работы в интенсивной терапии, на протяжении которого я дежурила каждую четвертую ночь, и мне приходилось сильно бороться с тем, чтобы не сомкнуть глаз, стоило присесть хоть в сколько-нибудь удобном месте. Неужели я на какое-то время отключилась прямо за рулем? Словно извиняясь, я потрогала свой живот. Я понимала, что должна проявлять больше заботы о своем теле ради ребенка.
Я нашла отдел с неприметной удобной обувью и принялась изучать ассортимент. Какая-то женщина все повторяла: «Простите, простите», все больше раздражаясь из-за того, что я мешаю ей пройти. Видимо, первые четыре раза я ее не расслышала. Я замотала головой, туман рассеялся, и оказалось, что я стою прямо в проходе с двумя туфлями в руках, уже достаточно давно их рассматривая. Почувствовав себя неловко, я сделала вид, что просто никак не могу выбрать между ними, и понесла обе пары на кассу.
Я подумала, что нужно двигать домой, однако решила заскочить в продуктовый – вроде бы мне нужно было что-то там купить. Магазин показался мне непривычно большим, и было сложно в нем сориентироваться. Сделав всего пару шагов, я стала так часто дышать, словно заезжала на велосипеде на крутой холм. Мозг отказывался работать, и ускользающие мысли разделяли длинные промежутки затуманенной тишины. Я не смогла вспомнить, зачем пришла, и в итоге вышла из магазина, купив лишь непонятно зачем маленькую баночку ванильного сахара. У меня была встреча с подругой Даной, тоже врачом, – мы договорились вместе поужинать. Возможно, она могла бы помочь мне разобраться, почему я так странно себя чувствую.
Когда началась боль, у меня перехватило дыхание от ее натиска, однако она отступила так же стремительно, как и пришла. Первой моей мыслью было:
Всплеск адреналина, вызванный взрывом боли, очистил мой разум. Я понимала, что нужно с толком использовать эту возможность, прежде чем случится что-то еще. Успокоившись, я позвонила своему мужу Рэнди: «Я себя неважно чувствую… мой живот… очень странно, больно… не знаю… но ты не переживай, ребенок в порядке».
Меня покоробило от того, насколько беззаботным был мой голос. Не желая его напугать, я слишком перестаралась – звучало так, будто это обычное недомогание. Я решила начать заново: «Думаю, возможно, тебе придется отвезти меня в больницу. – Я решила попытаться объяснить свое потерянное состояние в течение дня: рассказать про провал в памяти в обувном, одышку и чувство дезориентации в продуктовом. И просто добавила: – Не думаю, что мне следует садиться за руль», в надежде, что этого будет достаточно. Рэнди, адвокат в юридической фирме, сказал, что приедет, как только ответит на какое-то мифическое «последнее письмо», дав мне тем самым понять, что мне действительно не удалось донести до него всю неотложность ситуации.
Дана, наблюдая за мной из окна ресторана, поняла, что я говорю слишком расплывчато и непринужденно. Она хорошо меня знала – по своей природе я не была паникершей. Она была уверена, что обычно я всегда надеюсь на лучшее и не стану лишний раз беспокоить своего мужа. Рэнди подобными знаниями не обладал, так как мы были женаты менее года. К счастью, Дана никогда не считала лишним перестраховаться и позвонила ему сразу же, как я повесила трубку: «Не знаю, что она тебе там сейчас сказала, но ты должен приехать немедленно. Я отвезу ее домой, и мы будем ждать тебя там».
Так он и сделал. По сей день он уверяет меня, что так и не ответил на то самое письмо, хотя я в этом не уверена. Могу себе представить, что теперь, когда он знает, что произошло позже в тот день, он просто не может позволить себе представить, что задержался за своим компьютером хотя бы на секунду. Если верить ему, он чуть ли не бегом устремился к своей машине.
Дана быстренько отвезла меня домой – я жила всего в двух кварталах. Когда мы зашли, я обратила внимание на пачку соды на кухонном столе. Она напомнила мне, как меня утром изводила изжога и я выпила холодного молока с содой, чтобы попытаться ее утихомирить естественным способом. Я старалась избегать любых лекарств, которые могли навредить ребенку, даже если речь шла о совсем безобидных антацидах. Я тут же подумала, не стала ли боль следствием того, что кислота разъела мне желудок и попала в кровеносные сосуды брюшной полости.
Все врачи склонны пытаться самостоятельно поставить себе диагноз, хотя результат редко бывает обнадеживающим.
Осознание того, что перфоративная язва могла бы теоретически объяснить ужасную боль, на деле никак не помогало, так как я могла запросто назвать еще как минимум пятнадцать потенциальных причин, расположив их в порядке убывания степени тяжести. Выбрать подходящую в тот момент возможным не представлялось.