— А, Ивашка, — произнес появившийся в дверях князь, оглядел дьяка свысока. Одет Борис Алексеевич в традиционную русскую одежку. Бороды нет, но длинные висячие усы носил. На бритой голове вышитая туфейка. В руке сверкающая драгоценным камнем в навершии трость, — зачем пришел? Опять денег просить?

Дьяк подошел к нему, поклонился в ноги.

— Здравствуй, батюшка-князь, рассказать пришел о диковинке, как ты велел!

— Сказывай! — приказал князь. Прошел к стулу, присел. Оперся одной рукой о трость. Всегда полезно знать, что происходит внутри замшелой бюрократической машины Московского царства. Вдвойне полезно знать о происходящем в карательном Разбойном приказе. Поэтому он и пригрел мелкого дьяка из этого приказа. Мал человечишка, кто на него обратит внимание? Зато ведает многое…

Пока дьяк рассказывал об иноземном колдуне, князь слушал рассеяно, меланхолично постукивая пальцами по столешнице, лишь под конец, когда дьяк упомянул, что узника забрал сам князь Федор Юрьевич Ромодановский, глава Преображенского приказа розыскных дел, словно просыпаясь, приподнял брови, в глазах появился живой интерес. На огонек наполовину сгоревшей восковой свечи налетела муха. Обжегшись, упала на стол, задергалась опаленными крыльями. Дьяк замолчал, вопросительно и с надеждой глядя на князя. Негромко вздохнул, теребя шапку в руках. Борис Алексеевич положил локти на стол, бросил острый взгляд на дьяка. Что-то о появившемся на границе с киргизцами городе он слышал.

— Как, говоришь, князюшка сказал? — спросил он после некоторого молчания.

— Сказал, что колдун из города на украине уральской, к нам перенесенного божьим соизволением из будущего, не врет. Потом дал грамотку, собственноручно писанную боярином Тихоном Никитичем с приказом отдать ему колдуна. Забрал и его, и диковины.

Глаза князя сузились, он размышлял, как скажется на придворных раскладах появление вблизи Петра нового человека. Дьяк терпеливо ждал. Наконец, придя к решению, Голицын поднял холодный взгляд на дьяка:

— И что за диковинки там? Что колдун бает?

Дьяк заискивающе улыбнулся и зачастил с рассказом:

— Есть там мушкеты, стреляющие на версту, и более точно попадают в любую цель. Повозки железные для войска и корабли небесные, с коих на врага можно обрушить гранаты. Живут там богато, делают рухлядь кузнечную искусно, зеркала, не меньше веницийских, шкафы холодильные и многие иные диковинки.

Сначала князь удивленно уставился на собеседника, затем его лицо болезненно сморщилось. Завладеет царь Петр диковинками, усилится, зачем ему тогда древние роды? Без них всех в кулаке держать сможет. Ну да ладно, дьяк не виноват. Надобно наградить за ценные сведения, пригодится еще…

— Семен! — негромко, но повелительно произнес князь и стукнул тростью об пол.

Давешний холоп нарисовался в палате, поклонился князю, спросил:

— Что прикажешь, князь-батюшка?

— Отведи дьяка к ключнику, — Голицын перевел пристальный взгляд на дьяка. Сердце княжеского посетителя сжалось в томительном предчувствии, — пусть выдаст в награду два рубля. Лицо дьяка просияло. Он словно скинул тяжкий груз с плеч. Бросившись князю в ноги, принялся истово целовать вялую руку.

— Сделаю, князь-батюшка, — еще раз махнул поклон холоп.

Когда радостный дьяк вслед за холопом вышел, взгляд князя замер на темноте за узким окном. В последнее время князь стал подумывать: а не зря ли он поддержал Петра против Софьи? Часть Голицыных держала сторону царевны, часть царя, но все были уверены, что поражение им ничем особым не грозит. Удалят от двора, не более того. Надежды оказались тщетны. Родственника, Василия Васильевича, лишили боярства и с семьей сослали в Еренский городок, тем самым унизив и ослабив весь род. А за что? За то, что был верен до конца предыдущей правительнице? Не по правде это! Кровь — не водица, негоже попускать обиду роду. Впрочем, посмотрим, что будет дальше, но посоветоваться всем родом, как вести себя, стоит…

Почти три месяца спустя заканчивался зимний и вьюжный декабрь 1689 года от Рождества Христова.

Солнце в зените, желтое, не греющее заснеженную землю. Зима выдалась морозная и многоснежная. Густой чащобный лес вокруг на пару дней конного пути. Матерый волк с пепельной от седины шкурой, ступая осторожно, вышел из-за деревьев на едва проторенную дорогу, замер неподвижно. Ветер свистит по-разбойничьи, сметает белую и колкую пыль с сугробов, гонит ее пеленой. Желтые звериные глаза пробежались по вековым соснам, празднично белым от висевшего на ветвях снега. Чуткий нос опустился к заячьим следам, пересекавшим дорогу. Любопытная белка выглянула из дупла. Интересно ей, что делает серый разбойник. Ох, не к добру косой выбежал прогуляться! Внезапно уши волка встали торчком, а клыки угрожающе оскалились. Словно тень, так же бесшумно, как и вышел, хищник исчез среди заснеженных елей на противоположной стороне дороги.