Через десять минут мы свернули на узкую улочку, сплошь заставленную полицейскими машинами. Темно-синий знак «POLICIA» висел на обветшалой стене кирпичного здания.
Эти двое действительно были полицейскими. Эфэсбэшники меня не похищали, я оставался в правовом поле европейского правосудия. По крайней мере, мне будут доступны все предусмотренные правовые процедуры, прежде чем дело дойдет до возможной экстрадиции в Москву.
Полицейские вытащили меня из авто и провели внутрь участка. В воздухе чувствовалось напряжение. Еще бы, не каждый день небольшой полицейский участок в центре Мадрида успешно задерживает и арестовывает международного преступника, находящегося в розыске по линии Интерпола!
Они отвели меня в комнату для допросов, а чемодан поставили в угол. Телефоны бросили на стол экранами вниз и запретили их трогать. Это было проще сказать, чем сделать. Мои телефоны разрывались. Экраны светились новыми сообщениями, эсэмэсками и твитами. Пищали уведомления о пропущенных звонках. Я находил некий комфорт в том, что моя ситуация не осталась без внимания.
Когда я остался один, меня вновь охватил ужас от происходящего. Это не было похищением, но всё же я был в руках испанской уголовной системы по запросу Кремля и русского ордера на арест. Все эти годы я знал, через что мне придется пройти, если это случится. Я выучил процедуру наизусть. Страна, задержавшая человека, свяжется с Москвой и сообщит: «Ваш беглец у нас, какие ваши указания?»
Россия ответит: «Готовьте к экстрадиции». Дальше у нее будет сорок пять дней для отправки формального запроса на мою экстрадицию. После этого у меня будет тридцать дней для ответа на запрос, и у русских еще тридцать дней для ответа на мой протест. Принимая во внимание неизбежные задержки в процессе, мне придется провести за решеткой в душной испанской тюрьме около шести месяцев, после чего меня либо отпустят, либо отправят в Россию.
В тот момент я думал о своей двенадцатилетней дочери — Джессике. Еще неделю назад мы с ней вернулись из долгожданной поездки: мы вдвоем побывали в очень английском местечке Котсволдс. Я думал о второй дочурке — десятилетней Веронике, которой я обещал похожее путешествие. Теперь его, возможно, придется отложить очень надолго. Я размышлял о своем старшем сыне — Давиде, который только что поступил в Стэнфордский университет, и у него уже началась самостоятельная жизнь. Он довольно стойко переносил невзгоды, которые чинил нам Кремль. Но испытания, которые нам предстоят, и мой твит, безусловно, скажутся на нем.
Я думал о жене и о том, как она сейчас сходит с ума и не находит себе места.
Двадцать минут ожидания показались мне вечностью. В комнату вошла молодая женщина, села напротив меня и произнесла на чистом английском: «Я переводчица».
— Когда я смогу увидеть своего адвоката? — потребовал я.
— Извините, но я переводчица. Я только хотела представиться, — ответила она, после чего встала и ушла из комнаты, так и не представившись.
Прошло еще десять минут, и она вернулась в сопровождении пожилого полицейского. Он навис надо мной, зачитывая мне обвинения на английском языке по бумажке. Согласно законам Евросоюза, любому задержанному должны быть предъявлены обвинения на его родном языке.
Я наклонился, чтобы получше рассмотреть этот документ. Это был шаблонный текст с пропусками в тех местах, куда должны быть вписаны вменяемые мне преступления. Единственное слово, которое было вписано, — «мошенничество».
Стул скрипнул, когда я вернулся в изначальную позу. Я посмотрел на полицейского и переводчицу. Они хотели увидеть мою реакцию. На протяжении многих лет путинский режим обвинял меня в куда более серьезных преступлениях, поэтому просто «мошенничество» не произвело на меня никакого впечатления. Я удивился скупости Кремля в этом вопросе.
Я снова потребовал своего адвоката.
— В свое время, — ответила переводчица.
В этот момент в коридоре началась суматоха. Полицейский, которого я до этого не видел, влетел в соседнюю комнату, заполненную людьми в форме, и громко хлопнул дверью. Полицейский и переводчица, которые были со мной, переглянулись и быстро вышли, опять оставив меня одного. Через пять минут дверь в ту комнату распахнулась, и оттуда вывалилась целая толпа.
Я окликнул переводчицу, она заглянула в мою комнату. «Что происходит?» — взмолился я. Проигнорировав мой вопрос, она вышла и растворилась в толпе.
Но через пять минут в комнату вошел полицейский, который предъявлял мне обвинения. За собой он тащил переводчицу, как на буксире. Оба выглядели понуро. Он что-то пробормотал ей на испанском, и, повернувшись ко мне, она перевела: «Господин Браудер, мы только что получили указание из Генерального секретариата Интерпола в Лионе. Они потребовали вашего немедленного освобождения, сообщив нам, что ордер на ваш арест недействителен».
Я воспрянул духом. Мой телефон снова зазвонил, я встал и спросил: