Глава 19

Артём

Пока хирург, которого я вызвонил через десятых знакомых, рассказывал мне про её травмы, внутри закручивалась болезненная муть, словно наваливался грипп. "Сбили на тротуаре", "Порше", "ненавижу миллиардеров", "год в гипсе", просвеченные рентгеном шурупы в её тонких ножках, всё это превратилось в игольчатый шар, который жалил прямо в мозг. И почему-то на ум приходила собственная авария. Снег, Москва, огни, форсаж. Сознание, вспененное шампанским и виски. Я вылетел к чертям. Перевернулся. Вытащили, спасли, день в отключке, всё зажило, как на собаке. Сказали, что родился в рубашке. Собственно, так и есть, я фартовый. И пусть это была совсем другая история, но внутри царапало неприятно словом "Порше", словно я был причастен.

Я смотрел на армянина с мясистым носом, тот и говорил мясисто, со вкусом и смаком, словно рассказывал, как готовить шашлык, а не про терапию при травмах конечностей.

"Почему она? Почему сейчас? Зачем эти ассоциации? Дурь какая-то..." — думал я, стараясь не пропустить ни слова врача.

Ретрит... Предупреждали же, что когда начинаешь заниматься духовными практиками, тебя будто проверяют на вшивость. Чем серьёзнее занимаешься, тем занятнее проверка. И бросать потом — дело опасное.

Вот и началось: сейчас, когда я решил отстраниться от мира, мир ломился ко мне, как вспотевший родственник из провинции с чемоданами и мятым тортом; мир не давал сконцентрироваться, потряхивая перед носом дурацкой гостиницей, бандюками и прослушкой в номерах. Не позволял захлопнуть дверь, глядя мне в душу большими глазами Гаечки и сшибая революцией в лоб. Её слова, её губы, её бёдра, её смех, а теперь и травмы подсаживали меня на крючок, будто я был глупым гуппиком, — спокойствия внутри как и не бывало.

Тёплая она, трогательная, смешная, от того ещё невозможнее было всё, что говорил доктор. "Боли неизбежны. Шурупы вот-вот сами начнут раскручиваться под давлением кости. Реабилитация только с опытным специалистом. Избегать повторных переломов — тут всю ногу из кусочков собирали. Видите? Видите? — тучный палец тыкал в рентген.

А у меня мороз по коже. Не может это быть про неё! А как уберечь от переломов?

Взять бы и поместить Гаечку... — ну, не знаю, — в лебяжий пух, в лепестки, в подушки. А потом, как джинну в сказке, уменьшить и положить в карман, чтобы больше никуда не вляпалась.

Я вышел из кабинета. Она вскочила на здоровую ногу, поджав больную, но всё равно чертовски красивая. Отчего-то стало стыдно за всё, что было у меня в этот год и не было у неё. И за вчерашнюю обиду на её ненависть. Хотелось быть в её глазах героем, но я почувствовал себя кучкой дерьма, которое разворошили палкой. Такой молодец, аж пованиваю. От подобного чувства обычно тянет отмахнуться, заглянцевать, запудрить и доказать, что всё в порядке. Но разве получится отвернуться от неё?

— Скорей бы домой и в душ, — вздохнула Гаечка. — А потом спать. Я почти не спала сегодня...

А мне с души воротило возвращать Гаечку в каморку, в которой только мётлы хранить. Кого б выселить?

Из-за плеча подал голос Вася:

— Шеф, "скорей" не получится. Вся трасса красная на навигаторе. Похоже, с одной стороны ремонт дороги, который мы видели. С другой — авария. Может, поверху объедем?