Писатель Юрий Михайлович Корольков — автор уже известных нашим читателям книг: «Тайны войны», «Так было», «Кио ку мицу!» и других художественно-документальных произведений. В новом романе-хронике «В годы большой войны» автор снова возвращается к главной теме своего творчества — к событиям военных лет, рассказывает о людях своего поколения, самоотверженно боровшихся с германским фашизмом. Это книга об участниках движения Сопротивления, о бойцах-интернационалистах.
Наряду с реальными героями в романе-хронике присутствуют персонажи собирательные, такие, как Григорий Беликов, Андре Дюрер, Амиго и другие бойцы невидимого фронта. Фамилии некоторых героев изменены.
В годы большой войны
ПРОЛОГ
В тысяча девятьсот восемнадцатом году, первого января по старому стилю, в Петрограде было совершено покушение на Владимира Ильича Ленина. Случилось это поздней туманной ночью на мосту через речку, недалеко от Михайловского манежа. Террористы обстреляли машину, в которой Владимир Ильич возвращался с митинга. К счастью, покушение не удалось.
Через день в газете «Правда» появилось короткое сообщение:
«Первого января, когда товарищ Ленин только что отъехал от Михайловского манежа, где он выступал на митинге перед первым отрядом социалистической армии, уезжающим на фронт, автомобиль его был обстрелян каким-то негодяем. Кузов автомобиля прострелен навылет и продырявлен в нескольких местах».
В день после того, как правительство особым декретом учредило Всероссийскую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Расследование этого покушения стало одним из первых дел в работе комиссии Дзержинского, которая расположилась в бывшем доме градоначальника на Гороховой улице.
Среди сотрудников комиссии самыми молодыми были восемнадцатилетняя работница Обуховской мануфактуры Праня Путилова да ее сверстник Григорий Беликов, который недавно переехал с семьей в Питер откуда-то с юга России. Отец Григория работал там кузнецом в селе немецких колонистов. Григория взяли в ЧК самокатчиком, но людей в комиссии не хватало, и ему поручали самые разные задания: ходил на обыски, доставлял почту, дежурил ночами в ЧК и еще находил время помогать Пране убирать помещение. Назывался Григорий рабочим комиссаром.
Праня Путилова трагически погибла в первые месяцы революции, растерзанная врагами при подавлении очередного контрреволюционного восстания. Судьба Григория Беликова сложилась иначе…
На место покушения выехал Феликс Эдмундович Дзержинский с тремя комиссарами. В машине не все могли поместиться. Остальные взобрались на мотоцикл: двоих посадили в коляску, третий взгромоздился на заднее сиденье. Вел мотоцикл Григорий Беликов. С виду — мальчишка. Был он выше среднего роста, крутолобый, худой как жердь. Такому парню впору бы играть в бабки на заставе с ребятами. Григорий ходил в косоворотке, перепоясанной витым шелковым пояском, а поверх носил кожаную куртку и портупею с маузером в деревянном чехле-кобуре, болтавшемся у колен.
На мосту ничего не нашли. Скорее всего, террористы стреляли из нагана, и гильзы остались в барабане. Это подтвердилось и осмотром машины: в задней стенке автомобиля «Готхолл», в котором ездил Владимир Ильич, обнаружили пробоины от револьверных выстрелов. А из спинки сиденья выковыряли искореженную тупоносую пулю. Значит, стреляли из нагана. И это все. Больше никаких следов.
Шофер, сидевший тогда за рулем, рассказал, что перед тем, как началась стрельба, рядом с машиной мелькнула фигура человека. Водитель даже отвернул машину, чтобы не задеть его крылом. Но как он выглядел — не припомнит. Стоял густой туман, и свет уличных фонарей едва пробивался сквозь сизую пелену. Единственно, что успел заметить водитель, — романовский полушубок да мохнатую папаху на голове, — видимо, офицер. Но в Питере были тысячи таких, наехавших с фронта, — поди разыщи виновного…
В Смольном была еще комиссия, тоже чрезвычайная, — по охране Петрограда. Возглавлял ее Бонч-Бруевич, управляющий делами Совнаркома. Комиссия размещалась в комнате № 75, где ежедневно дежурили чекисты.
На следующее утро после покушения Бонч-Бруевич зашел в кабинет Владимира Ильича. Он взволнованно говорил, что следствие уже началось, но пока не дало результатов. Начал расспрашивать — как же все произошло там, на мосту. Ленин укоризненно взглянул:
— А разве других дел у вас нет, Владимир Дмитриевич? Что тут удивительного. Революция! И конечно — недовольные, которые начинают стрелять… Это в порядке вещей… Не торопитесь, все прояснится. — Владимир Ильич перевел разговор на другую тему.
Но обстоятельства покушения не прояснились. Дни проходили в раздумьях и безнадежных поисках. А через три недели произошли новые события, приоткрывшие завесу таинственности над несостоявшимся преступлением.
Бонч-Бруевич жил на Херсонской улице. Владимир Ильич, поздно задерживаясь в Смольном, приезжал иногда к нему ночевать. Никто не замечал, что время от времени у дома Бонч-Бруевича появлялся солдат-фронтовик в затертой шинели. Единственное, что отличало солдата от множества других, были красные самодельные разводы, нашитые на лацканах его шинели. Как-то раз солдат зашел в дом и спросил, не нужен ли дворник. Дворника не требовалось…
Прошло несколько дней, и тот же солдат с красными нашивками толкнулся в квартиру Бонч-Бруевича. Спросил по имени-отчеству Владимира Дмитриевича — значит, знал его. Ему ответили, что Бонч-Бруевича нет дома, а принимает он только в Смольном, куда и посоветовали обратиться. Солдат потоптался в прихожей. На сапогах его таял снег, оставляя мокрые пятна на полу.
— А не врете? — спросил он вдруг. — Может, скрываете?.. Ну да ладно, если что, извините… Наследил я вам.
Владимиру Дмитриевичу рассказали о странном посетителе, а вскоре Бонч-Бруевич встретился с ним сам. Как-то, отправляясь в Смольный, он задержался у подъезда дома, разговаривая с мастеровыми соседней фабрики, живущими здесь же, на Херсонской. День был воскресный, и они от нечего делать толпились около машины, приехавшей за Бонч-Бруевичем. Со многими он был знаком, другие знали его — управляющий делами Совнаркома не раз выступал на фабрике. Засунув руки в карманы легонького своего пальто, в шляпе с большими полями, бородатый, в пенсне, чуть сутулясь и придерживая локтем портфель, Владимир Дмитриевич разговаривал с соседями. Потом, взглянув на часы, заторопился, быстро пошел к машине. Тут к нему и обратился солдат, тот самый, с кумачом на лацканах. Брови его были насуплены, черные глаза горели. Он негромко спросил: